Только с дочерью - Хоффер Уильям, Махмуди Бетти (1994)

Старательно подбирая слова, я выразила ему сочувствие. На месте Нассерин я бы тоже не потерпела Махмуди у себя в доме, но об этом я умолчала. Наоборот, я полностью приняла сторону мужа, как он того и ожидал. Я снова была его союзницей, неустрашимой опорой, первой почитательницей – я лила на его самолюбие бальзам лживой лести, на какую только была способна в этот момент.

– У нас что, действительно нет денег? – спросила я.

– Действительно. Мне по-прежнему не платят. До сих пор не решен вопрос с бумагами.

На сей раз я ему поверила.

– В таком случае как же мы можем съехать?

– Маджид сказал, чтобы мы подыскали любую подходящую квартиру – они с Маммалем оплатят все расходы.

Мне стоило огромных усилий не выказать свою радость. То, что мы съедем из этой тюрьмы на втором этаже, не вызывало сомнений – Махмуди дал обещание Баба Хаджи. Более того, теперь я знала, что нам не грозит возвращение к Амех Бозорг – при упоминании о своей когда-то высокочтимой сестрице Махмуди выходил из себя. И вообще, о том, чтобы переехать к кому бы то ни было из родственников, после того как они оскорбили его достоинство, не могло быть и речи.

Вдруг Махмуди решит, что нам пора возвращаться в Америку? Смела ли я на это надеяться?

– Они тебя не понимают, – мягко произнесла я. – Ты столько для них сделал. Ну да ладно. Все образуется. По крайней мере мы втроем есть друг у друга.

– Да, – отозвался он.

Он обнял меня. И поцеловал. Я отрешенно подыграла вспышке его страсти. Мое тело служило лишь инструментом, которым в случае необходимости я должна была воспользоваться для достижения свободы.

Мы пустились на поиски квартиры, сдававшейся внаем, – в сопровождении агента по недвижимости мы исходили не одну грязную улицу, а подчас и целые районы. Все квартиры, которые мы осматривали, были обшарпанные и запущенные, не знавшие ни швабры, ни малярной кисти на протяжении многих лет.

Меня радовало то, что Махмуди, так же как и я, не желал мириться с грязью и запустением. Ему понадобился почти год, чтобы освободиться от чар детских воспоминаний и начать замечать ту антисанитарию, которую его сограждане воспринимали как норму бытия. Он больше не хотел жить в таких условиях.

Петля обстоятельств все туже затягивалась у него на шее. Хотя он занимал престижную должность в больнице, он практиковал по-прежнему неофициально, так как не мог добиться от антиамериканских властей регистрации своих документов, не мог получать зарплату и обеспечивать своей семье достойный образ жизни, на который, по его мнению, она имела право.

Махмуди начал тяготиться своей обязанностью уважать желания старших родственников. У Баба Хаджи был друг, работавший агентом по продаже недвижимости. Он показал нам квартиру всего в одном квартале от дома Маммаля. Нам она не понравилась, и мы от нее отказались, что вызвало недовольство Баба Хаджи.

– Там нет двора, – объяснил Махмуди. – А Махтаб нужно где-то играть.

– Это не важно, – ответил Баба Хаджи. Нужды и желания детей его не интересовали.

– Там нет ни мебели, ни бытовой техники.

– Ну и что? Зачем вам мебель?

– У нас же ничего нет, – заметил Махмуди. – Ни плиты, ни холодильника, ни стиральной машины. Ни ложки, ни плошки.

Я уже гораздо лучше знала фарси и, слушая этот разговор, была приятно удивлена аргументами Махмуди. Он хотел, чтобы у Махтаб был двор. А у меня – электроприборы. Он думал о нас, а не только о себе. Ему даже достало мужества возражать почетному главе семейства.

– Это не имеет значения, – твердил Баба Хаджи. – Как только у вас появится свое жилье, мы все вам поможем.

– Тараф, – почти крикнул Махмуди в лицо священному патриарху. – Это тараф.