Только с дочерью - Хоффер Уильям, Махмуди Бетти (1994)

Баба Хаджи ушел вне себя от ярости, и Махмуди испугался, что перегнул палку.

– Мы должны побыстрее найти квартиру, – сказал он. – Причем большую, чтобы я мог открыть свою практику и начать зарабатывать какие-то деньги. – И, подумав, добавил: – Надо, чтобы нам переслали сюда из Америки наши вещи. – От этих слов мне стало плохо.

Реза Шафайи, родственник Махмуди, был анестезиологом и жил в Швейцарии. Он периодически приезжал к своим родителям, что всегда было большим праздником, и, когда мы получили приглашение на ужин в его честь, Махмуди страшно обрадовался. Теперь, когда он работал в больнице и собирался открыть собственную частную практику, профессиональные разговоры приобрели для него гораздо более важный смысл.

Он хотел преподнести Резе Шафайи особый подарок и отправил нас с Махтаб его купить. Он подробно объяснил мне, как пройти к кондитерской, где продавались декоративные картины, выложенные из фисташковых орешков. Мы с Махтаб отправились туда в полуденный зной, но оказалось, что магазин закрыт на молитву.

– Давай подождем вон там, – предложила я Махтаб, указав на тень от дерева на другой стороне улицы. – Здесь ужасно печет.

Пока мы ждали, я увидела, что на «охоту» выехал пас-дар. Патруль включал в себя белый фургон, набитый мужчинами в форме, и «пакон» с четырьмя женщинами в чадрах. Инстинктивно я ощупала лоб и осталась довольна: из-под русари не выбилось ни одного волоска. Уж на этот раз они меня не сцапают, подумала я.

Скоро нам надоело ждать, и мы решили вернуться к магазину, чтобы посмотреть, не собираются ли его открыть. Стоило нам ступить на мостовую, как белый «пакон» рванулся вперед, с визгом затормозив прямо перед нами. Из него выскочили все четыре женщины и обступили нас. Говорила только одна.

– Вы не иранка? – с упреком спросила она на фарси.

– Нет.

– Откуда же?

– Из Америки, – ответила я тоже на фарси.

Она заговорила резко и быстро – я со своими скудными познаниями в языке ничего не понимала.

– Я не понимаю, – заикаясь, пролепетала я.

Это только сильнее распалило представительницу закона. Она бранила меня на своем непонятном наречии до тех пор, пока наконец маленькая Махтаб не вклинилась с переводом.

– Она хочет знать, почему ты не понимаешь. Она говорит, что сначала ты прекрасно изъяснялась на фарси.

– Скажи ей, что я знаю лишь несколько слов.

Это несколько смягчило блюстительницу закона, но она все никак не унималась; Махтаб перевела:

– Она тебя остановила, потому что у тебя на носках морщинки.

Я подтянула свои оскорбляющие общественное достоинство носки, и представительница пасдара повернулась, чтобы идти, бросив Махтаб на прощание:

– Скажи своей матери, чтобы больше никогда не выходила на улицу, предварительно не подтянув носки.

Итак, после того как меня высекли, я купила фисташки и по дороге домой предупредила Махтаб, чтобы она ничего не говорила папе об этом происшествии. Я не хотела, чтобы Махмуди опять посадил нас на цепь. Махтаб все поняла.

В тот вечер мы отправились к дядюшке Шафайи (родственнику по отцовской линии), чей дом находился в районе Геиша, с тем чтобы преподнести его сыну Резе подарок из фисташек. Здесь собралось пятьдесят-шестьдесят человек.

Поздно вечером, когда гости уже начали расходиться и мы тоже засобирались домой, раздался зловещий вой сирены воздушной тревоги. Погас свет. Я прижала к себе Махтаб, и мы нашли место у стены среди прочих сорока человек.

В напряженном молчании мы ждали залпов противовоздушных орудий. Мы слышали жуткий, нарастающий рев самолетов, но противовоздушная оборона молчала.

– Что-то здесь не так, – раздался чей-то голос. – Возможно, у наших кончились боеприпасы.