Только с дочерью - Хоффер Уильям, Махмуди Бетти (1994)

Махмуди хотел, чтобы Махтаб начала учиться с завтрашнего дня, однако директор объяснил, что в школу очередь и надо дожидаться шесть месяцев.

При этих словах Махтаб вздохнула с облегчением – все-таки не завтра. Когда мы возвращались к дому Амех Бозорг, я лихорадочно соображала. Если Махмуди удастся осуществить свой замысел, я впервые почувствую себя побежденной. С его стороны это будет конкретным шагом к тому, чтобы обосноваться в Иране. А что, если этот шаг станет промежуточным на пути к свободе? Может быть, имеет смысл создать видимость благополучия? Махмуди постоянно был начеку – любое мое действие вызывало в нем нездоровую реакцию. При сложившихся обстоятельствах я не могла предпринять необходимые меры для того, чтобы нам с Махтаб удалось выбраться из Ирана. Постепенно я пришла к выводу: единственный способ усыпить бдительность Махмуди – это убедить его в том, что я согласна здесь жить.

Весь остаток дня, сидя взаперти в спальне, ставшей моей тюремной камерой, я пыталась выработать план действий. Несмотря на путаницу в голове, я старалась рассуждать здраво. Прежде всего я должна позаботиться о своем здоровье. От постоянных недомоганий и депрессии, недоедания и недосыпания я спасалась лекарствами, которые давал мне Махмуди. Это следовало прекратить.

Надо было как-то умудриться уговорить Махмуди съехать от Амех Бозорг. Здесь вся семья выступала в роли тюремных стражей. За те шесть недель, что прошли с момента нашего приезда, Амех Бозорг и Баба Хаджи вовсе перестали со мной считаться. Баба Хаджи уже начал требовать, чтобы я со всеми вместе без конца молилась в течение дня. Это послужило причиной ссоры между ним и Махмуди. Махмуди пытался ему втолковать, что я и так изучаю Коран и постепенно постигаю ислам. Он не хотел насильно заставлять меня молиться. Размышляя над этим случаем, я поняла, что Махмуди все-таки не терял надежду на мою адаптацию.

Разумеется, он хотел рано или поздно наладить свою семейную жизнь. Вот уже шесть недель, как между нами не было физической близости. Махтаб не могла скрыть от него своей неприязни. По-видимому, Махмуди, тронувшись разумом, вынашивал фантазии, что в один прекрасный день мы заживем в Иране полноценной жизнью. Существовал только один способ усыпить его бдительность: заставить поверить в то, что я разделяю его планы и принимаю его решение остаться в Иране.

В то же время меня одолевали сомнения. Ведь борьба за свободу потребует от меня высочайшего актерского мастерства. Во что бы то ни стало я должна убедить Махмуди в том, что по-прежнему его люблю, хотя в действительности желала ему смерти.

Я приступила к осуществлению своего замысла на следующее же утро. Впервые за несколько недель я уложила волосы и подкрасилась. Я надела красивое пакистанское платье – хлопчатобумажное синее, присборенное внизу. Махмуди сразу же заметил перемену и, когда я сказала, что хочу поговорить, согласился. Мы вышли на задний дворик к бассейну, где нам не могли помешать.

– В последнее время я плохо себя чувствую, – начала я. – Теряю силы. Даже не могу написать собственное имя. – Он кивнул в знак искреннего сочувствия. – Я больше не буду принимать таблетки.

Махмуди не возражал. Как остеопат он был принципиально против злоупотребления лекарствами. Он объяснил, что просто хотел помочь мне пережить трудный момент. Но, по-видимому, этот момент уже миновал.

Меня приободрила его реакция, и я продолжала:

– Наконец-то я созрела для того, чтобы принять жизнь в Тегеране как должное, и хочу наладить наш быт. Жизнь должна войти в нормальное русло. – Махмуди насторожился, но я не отступалась: – Однако для того, чтобы это получилось, мне нужна твоя помощь. В одиночку у меня ничего не выйдет, в этом доме – тоже.

– Придется приспособиться, – сказал он, чуть повысив голос. – Амех Бозорг моя сестра. Я ей многим обязан.