Интрижка - Кристен Эшли

— Той ночью мама плакала. После того, как бабушка пришла и накричала на нее. Я слышала маму. Проснулась, будто почувствовала это, и лежала на маленькой узкой кровати, которую делила с сестрой, потому что мама не могла позволить себе купить другую. Мы могли спать на ней только «валетом». И я слушала, как она плачет… всхлипывает. И до сих пор удивляюсь, почему она плакала. Из-за тоски по нему? Из-за разбитого сердца и погубленной мечты? Или ее одолевали сомнения, правильно ли она поступила, не оставшись с ним? Или думала, что, возможно, ей следовало попытаться изменить его? Или просто разозлилась, и именно через слезы выплескивала это? Или просто от всего устала и знала, что на следующий день мы должны собраться и снова переехать, что мы и сделали, и не могла смириться с этим?

— Детка, ты уже не узнаешь, — прошептал он.

— Нет, — согласилась она. — Я уже не узнаю.

Она сделала глубокий вдох, а Джонни ждал.

Затем она продолжила.

— Поэтому я ненавижу его. Ненавижу из-за дешевых сандалий и потому, что он так сильно ударил маму кулаком по лицу, что сбил ее с ног и пнул после того, как она упала на пол. Ненавижу за то, что разогревала суп для нас с сестрой, потому что мамы не было рядом, чтобы готовить нам, и потому что все, что мы могли себе позволить, это суп. Ненавижу за то, что его не было рядом, когда мы хоронили нашу кошку, и это пришлось делать нам с мамой, обливаясь слезами. Ненавижу за то, что он не сфотографировал меня перед выпускным, и ненавижу за то, что ему не было дела до того, что он его пропустил, или мой шестнадцатый день рождения, или когда я выиграла стипендию, или когда Адди сломала запястье, выделываясь на скейтборде своего парня. Ненавижу его за то, что он сломал мою маму, когда она была с ним, и ненавижу за то, что после нашего ухода, он оставил ее без гроша.

Джонни услышал еще один глубокий вдох, на этот раз со всхлипом, и напрягся, готовясь к тому, что будет дальше.

— Мы не были счастливы. Это была фальшь. Мы притворялись счастливыми. Мама умерла от жизни, которая ее сломила, потому что она так чертовски усердно работала, и одна из ее тяжких работ состояла в том, чтобы притворяться счастливой.

На последних двух словах ее голос сорвался, поэтому Джонни отпустил ее волосы и руку и, кряхтя, подхватил под мышки, подтянул вверх и повернул, укладывая на себя сверху.

Обняв ее, он откинулся на спину.

Иззи уткнулась лицом ему в шею и заплакала.

Джонни уставился на звезды и позволил ей выплакаться, одной рукой прижимая к себе, а другой гладя по волосам.

Он подождал, а затем поделился тем, что понял. То, что он увидел на тех фотографиях в ее конюшне.

— Вы действительно были счастливы, spätzchen. Ты ведь знаешь это, верно?

Она кивнула, все еще уткнувшись лицом в его шею.

— Я… я… з-знаю, — выдавила она. — Просто драматизирую.

— Ты просто честна, — возразил он.

— Я… я порчу наш поход.

— Ни в коей мере, Иззи. Ты когда-нибудь кому-нибудь рассказывала это?

Она покачала головой, но на этот раз промолчала.

— Тогда ты только что подарила мне нечто прекрасное, детка. Драгоценное. Я запомню это навсегда. Так что ты ничего не портишь.

Звезды исчезли из поля зрения, когда она подняла голову и посмотрела ему в глаза.

— Точно? — спросила она.

Он скользнул рукой по ее голове и провел большим пальцем по ее мокрой щеке.

— Да, — ответил он.

Она изучала его в лунном свете, вытерла ладонью другую щеку, затем немного наклонилась и опустила голову, чтобы прислониться к его груди.

Джонни снова запустил руку ей в волосы.

Некоторое время они лежали в тишине, прежде чем она нарушила ее.

— Мама сказала, что мы никогда не должны ненавидеть кого бы то ни было. Но я ничего не могу с этим поделать, Джонни. Я ненавижу его.

— Я тоже его ненавижу, Из, хоть и не пережил того, что пережили вы. Так что, дай себе поблажку, ладно?