Пташка - Ксения Скворцова

— Я до сих пор могу закрыть веки и ощутить яркий свет солнца и брызги на лице. Твой смех. Вкус давленной земляники. Это отпечаталось в моей душе навсегда. Навечно.

Бьярки судорожно сглотнул.

— Стойгнев был одним из немногих, кто проявил ко мне участие. Сострадание. Я много раз обманывалась в людях. Как бездомного щенка, меня достаточно было поманить пальцем и почесать за ухом. За одно это я готова была отдать душу.

Княжич казался тем самым новым словом, которое помогло бы мне вымарать тебя. Он был женихом, наречённым Яронеге в детстве, и мне чудилось, будто мы предназначены один другому судьбой. — Она усмехнулась и со стыдом опустила голову. — Я начала что-то понимать уже после твоего сватовства. Когда оправилась от болезни. Когда впервые призналась себе, что хочу увидеть тебя. — Гнеда вздохнула. — Там, на празднике Солнцеворота ты поманил меня и сам того не подозревая, подарил надежду, которой не суждено было исполниться. Ты возненавидел меня, а Стойгнев утешил. Он был рядом, когда ты гнал меня от себя.

А потом… — продолжала она, едва справляясь с ослабшими связками. — Та лихорадка выжгла во мне что-то. Я лежала и думала. Не о нём. О тебе. Когда всё случилось, когда Стойгнев узнал, кто я… Я всё поняла, но было поздно. — Гнеда не осознавала, что её мелко трясёт. — Там, в темнице, когда мне казалось, что наступила одна долгая, нескончаемая ночь, я звала тебя, только тебя…

Леденящий пот прошиб Гнеду, и в тот же миг Бьярки смял её в объятиях.

Ничего больше не имело значения. Они вдруг очутились там, в холодной, где Гнеда умирала от озноба и страха, и он снова был рядом, обезоруженный и беспомощный.

Бьярки обхватил Гнеду, прижимая, вдавливая в себя, пряча её голову на своей груди, и судороги, пробивавшие тело девушки, передались ему.

Нет. Нынче всё по-другому. Бьярки не отпустит её.

Он сжал зубы. Юноша хотел бы сказать, что он-то никогда бы не причинил ей зла. Не тронул бы пальцем. Не дал в обиду. Но Бьярки помнил, как нападал на неё с мечом. Как радовался её унижению. Как ушёл, оставив в темнице. И, словно прочитав мысли боярина, Гнеда подняла голову и посмотрела в голубые глаза.

— Не жалей о минувшем. Ты — лучший из всех людей, кого я когда-либо знала. — Девушка высвободила руки из стального кольца его объятий и взяла лицо Бьярки в свои ладони. — Мой единственный. Мой желанный. Мой любый.

42. Рассвет.

Гнеда смотрела на Дорогу, петлявшую среди деревьев и полей. Ту самую, по которой когда-то попала сюда за пазухой Фиргалла.

В деревне уже пропели первые петухи, но рассвет был ещё далеко. Наступала осень, и совсем скоро день сравняется с ночью.

Она сидела, забравшись на холодный подоконник, поджав под себя ноги и закутавшись в серый плащ, снова пахнувший Бьярки. Гнеда жадно прижала к лицу сукно и сделала глубокий вдох. Она вдруг поняла, что может сейчас просто соскочить вниз, сделать два шага до своей постели и уткнуться носом в живого, тёплого Бьярки, и ощущение безграничного счастья захлестнуло девушку как река, вышедшая из берегов.

Жировик давно погас, а месяц укрылся за набежавшим облаком, и писчую освещало лишь мерцание жёлтых зёрен, рассыпавшихся над Перебродами. Но глаза Гнеды привыкли к темноте и, отвернувшись от ночного неба, она посмотрела в угол, служивший ей опочивальней.

Бьярки спал на животе, раскинув белеющие во тьме руки по узкому ложу безмятежно и беззащитно, как дитя. Одеяло сбилось, обнажая его спину, и в мягком сизом сумраке Гнеда видела, как еле заметно очерчиваются рёбра при каждом размеренном вдохе, как утопает в тени плавная борозда позвоночника и темнеет ямка у поясницы. В горле перехватило от щемящей нежности, и лишь боязнь разбудить юношу удержала Гнеду от того, чтобы встать и дотронуться до него.