— Доченька! — мама выскакивает в зимний холод прямо в тапочках и в лёгком домашнем платье, ни минутки не может подождать пока я зайду в прихожую и обнимает прямо на лестнице.

— Привет, мам, — отвечаю ей, неловко обнимаю в ответ.

В дверях показывается Саша и из-за её спины выглядывает тоненькая девчушка. Не сразу я могу сообразить, что это моя младшая пухлощёкая сестра Тася так вытянулась и не узнать.

— Вы ещё в сугроб ложитесь, потом будете пневмонию вместе лечить, — ворчит папа и растащив нас с мамой, загоняет в дом.

— Всем привет, — улыбаюсь я, держась в стороне.

Немного неловко от встречи и очень много стыдно, но Шурик разряжает обстановку будучи самой собой.

— Боже, на кого ты стала похожа, — тянет она и при этом притягивает за рукав куртки к себе. — Завтра же займусь тобой. Будем делать из тебя человека, мумия тебе не к лицу.

— И я рада тебя видеть, — смеюсь я.

Тася, потерявшая защиту в виде Сашкиной спины, жмётся в угол прихожей и смотрит на меня как на приведение.

Забыла за три года.

— Идёмте скорей обедать, мы с Шурупчиком столько всего наготовили, — хвастает мама и папа с ней солидарен.

Я бы пошла за мамой, но решительно хочу вернуть себе всех, кого потеряла, когда потерялась сама.

— Привет, помнишь меня? — отпустив Сашу, я протягиваю руки к Таське, а сама едва сдерживаю слёзы.

Эта малышка росла на моих глазах, я так её люблю, помню первые шаги, первые зубы и первые слова, но три последних года её жизни променяла на дни, которые не вспомню сейчас. И ради чего?

Тася робко кивает и подходит ко мне. Она меня обнимает ровно так же неловко, как я несколько минут назад обнимала маму.

— Выросла то как, даже наклоняться не надо, чтобы в макушку чмокнуть, — усмехаюсь я, целуя Таськину в потемневшую макушку.

Глаза наполняются слезами, и я уже не могу их сдерживать. Плачу и на нас с Тасей наваливаются все начиная с папы. Сашка с мамой тоже льют слёзы, один папа весел.

— Ну, бабье царство! Порыдали? Я есть хочу! Изведёте единственного мужика, — бурчит он.

— Тебе лишь бы поесть, — фыркает мама, утирая слёзы.

— Это инстинкт самосохранения, — возражает папа, заставляя нас всех рассмеяться.

Так на весёлой ноте мы переходим на кухню. Стол полон моих любимых блюд и даже аппетит прорывается через непобедимое никаким смехом чувство горечи и стыда.

За обедом с семьёй решается моя дальнейшая судьба. Сашка сразу берёт быка за рога и заявляет:

— Сейчас под моим руководством поработаешь, потом с сентября на заочку. Доучишься, диплом получишь и там посмотрим, да пап? — сестра ищет у папы поддержки и находит.

— Да, это оптимальный вариант. Не сидеть же без дела дома до сентября.

— Ты как? Хочешь? — спрашивает у меня мама.

Я сомневаюсь, что хочу вливаться в ту сферу снова, но и потеряться снова не готова.

— Да, вполне. Только из мумии человеком стану, и сразу приступлю к работе, — соглашаюсь я, что даже у поникшей маленькой Таси вызывает улыбку.

После затянувшегося обеда я договариваюсь с Сашей о встрече на завтра и папа по моей просьбе отвозит меня обратно.

Дома мне совершенно нечем заняться, но я хочу привыкнуть к новой для себя жизни. Понимаю, что вечно со мной возиться не будут. Нужно привыкать быть самой себе интересной и нужной.

И снова я выхожу из квартиры не успев толком зайти в коридор.

Слова сестры в полной мере открывают для меня очевидное. Выгляжу я ужасно. За два года довела свой организм до истощения. Кожа бледного цвета, под глазами синяки, брови разрослись и торчат в разные стороны, губы потрескались, а некогда мягкие струящиеся волосы стали намного реже, короче и повисли безжизненным жёсткими хвостиком за спиной.

Выйдя из подъезда, я направляюсь в сторону ближайшей парикмахерской. Не надеюсь на чудо, поэтому захожу в салон «Шпилька» застрявший, судя по интерьеру, ещё в девяностых.