Украденная невеста - М. Джеймс

— Сегодня твоя задница понесла наказание, но сегодня вечером у меня на тебя другие планы. — Расстегнув ремень, я подхожу к изножью кровати, повторяя процесс привязывания ее к кровати сначала одной ногой, затем другой, пока она не оказывается распростертой на кровати, ее обнаженное тело открыто для меня.

Мне придется быть с ней более точным таким образом. Я имел в виду это сегодня, когда сказал, что не причиню ей вреда, и у меня нет намерения бередить раны, которые оставили на ней эти животные, или причинять ей еще больший ущерб. Но я также намерен отметить моим поясом те участки обнаженной, невредимой плоти, которые у нее остались, чтобы она могла точно помнить, кто ею владеет.

Катерина резко вдыхает, когда я вытаскиваю ремень из петель, складывая его пополам. Я протягиваю одну руку, поглаживая ее грудь, и ее голова откидывается назад, ее дыхание становится прерывистым, когда она закрывает глаза, тяжело сглатывая. Мой член пульсирует в ответ, даже покрытая заживающими порезами и ушибами, моя жена удивительно великолепная женщина. Я хочу ее так сильно, как никого раньше, так же сильно, как в нашу первую брачную ночь, так же сильно, как тогда, в коттедже.

Держа ремень в одной руке, я опускаю его на безымянный участок плоти на ее груди, кожа трескается рядом с соском, задевая его. Катерина вскрикивает, ее голова откидывается назад.

— Попроси, и это, возможно, прекратится, — мрачно говорю я ей. — Но пока ты этого не сделаешь, твое тело принадлежит мне, и я могу делать с ним все, что захочу.

Ее голова поворачивается ко мне, на ее лице отражаются какие-то нечитаемые эмоции, и она изгибает верхнюю губу, ее глаза сужаются.

— Я не буду умолять тебя больше, чем я умолял их. Но опять же, это не то, чего ты хотел, не так ли?

КАТЕРИНА

По выражению лица Виктора можно было подумать, что то, что я только что сказала, вообще не имело для него никакого смысла. Как будто я говорила на иностранном языке. Для меня это тоже не имеет никакого смысла.

Мою грудь покалывает в том месте, куда попал ремень, причем так точно, что он не задел ни единой заживающей раны на левой стороне груди, но задел мой сосок, который затвердел, стал острым, почти приятный укол ощущения, все еще ощущающийся там после удара ремня.

Я задыхаюсь от того, что Виктор заставил меня сделать ранее, унижена тем, что он побрил меня, и в целом измотана всеми теми испытаниями, через которые он заставил меня пройти. Я знаю, что вечер еще не близок к завершению, и я ненадолго закрываю глаза, задаваясь вопросом, не должна ли я просто сдаться и молить его о пощаде. Может быть, тогда он, по крайней мере, оставит меня в покое.

Но моя гордость не позволяет мне. Пока нет. Надеюсь, никогда.

Виктор опускает ремень на другую мою грудь, на этот раз прямо на сосок, и я взвизгиваю и вскрикиваю, дергая за ремни на запястьях. Быть привязанной к кровати подобным образом пугает меня и возбуждает одновременно. Мысль о том, что я беспомощна, вызывает у меня панику, но в то же время то, что я распростерта перед Виктором, лежу здесь в его власти, бросает меня в жар. Он мог делать со мной все, что ему заблагорассудится, и, видя заметную выпуклость на его брюках, я бы хотела, чтобы он сделал что-нибудь другое, а не наказывал меня.

Я бы хотела, чтобы он трахнул меня. И я ненавижу себя за то, что хочу этого.