Глубже - Робин Йорк

Но вот я здесь, протягиваю бифштексы, салаты и пирожные с киноа одной паре за другой, улыбаюсь и веду себя очаровательно, хотя я чертовски ненавижу это, ненавижу все это, ненавижу все, когда я не с Кэролайн, и все время думаю: что же нужно для того, чтобы я решился? Удар молотком по голове? Неоновая гребанная вывеска?

Я люблю Кэролайн. Я хочу ее. Хочу все, что она мне даст, и это не прекратится. Это никогда не прекратится.

И я не мой отец.

Я выгляжу так же, как он, но я не он. Я знаю это уже давно.

Может быть, мне нужно вбить себе в голову, что я также и не моя мать.

Я не влюблен в женщину, которая меня не заслуживает. Я не бросаюсь на страсть, словно это наркотик и мне нужна доза, не умоляю ее принять меня, застрелить, уничтожить, если понадобится.

Я ждал больше года, чтобы хотя бы поцеловать Кэролайн, и до этого у меня было достаточно времени, чтобы узнать, что она собой представляет.

Она хорошая. Она умная. Она чертовски свирепая.

Честно говоря, я рад, что она меня отчитала. Я вел себя как последний придурок, и она указала мне на это. Женщина, в которую я влюблен, достаточно сильна, чтобы настаивать на том, чтобы я обращался с ней так, как она того заслуживает.

А я — слабак. Я ничего не рассказывал ей о себе, о своей жизни, о своей семье, потому что боялся, что она использует это против меня. Разберет меня на части. Разрушит.

Но зачем ей это делать? Она не мой отец. Не мой враг.

Она Кэролайн.

Три недели без нее научили меня тому, что я должен был понять за восемнадцать месяцев, прошедших с тех пор, как встретил ее, — что она потрясающая. Что я влюблен в нее. Что эта страсть кажется фантастической, но любовь к Кэролайн не сбросила меня с обрыва.

Я все еще остаюсь собой. Не как мой отец. Не как моя мать.

Если мне позвонят из дома, я поеду, потому что так надо. Это не обсуждается.

Я не знаю, что произойдет до этого, ни с Кэролайн, ни со мной, ни с кем бы то ни было. Возможно, мне придется уехать завтра. Я могу умереть при ограблении круглосуточного магазина. Мы все можем умереть от гребаного птичьего гриппа.

Но сегодня День Святого Валентина.

Если утром наступит конец света, я сделаю все возможное, чтобы он закончился с Кэролайн в моей постели, ее волосами на моей подушке, моими руками на ее заднице.

И я имею в виду это самым романтичным образом.

* * *

Я стою у ее двери с дюжиной дешевых роз с заправки в руке. От меня пахнет потом и паром от посудомоечной машины, а она в пижаме, ее глаза прищурены от яркого света коридора.

Я разбудил ее. И разбудил Бриджит.

Если я буду стоять здесь достаточно долго, то, наверное, перебужу половину этажа, но мне плевать на это.

— Что ты хочешь знать?

— Что? — ее голос хриплый от сна.

— Скажи мне, что ты хочешь знать. Задай мне вопрос, и я отвечу на него. Я — открытая книга.

Ее волосы растрепались на макушке. Я хочу разгладить их, поцеловать ее, заключить в объятия.

Слишком рано. Слишком рано, даже если это сработает. А если этого не произойдет… Даже не могу думать об этом.

— Ты открытая книга, — повторяет она. Должно быть, она просыпается, потому что вкладывает в свои слова некоторый скептицизм.

— Все, что ты захочешь узнать.

— Давай начнем с того, почему ты здесь… Который час?

— Одиннадцать тридцать пять.

— В одиннадцать тридцать пять вечера в День Святого Валентина, — и тут она закатывает глаза, глядя на букет в моей руке, — когда ты почти месяц не звонишь мне, не пишешь и не подаешь ни малейшего знака, что помнишь, что я жива.

— Двадцать два дня.

— Ты считал?

— Если хочешь, я могу сказать, сколько часов.

— Потому что…

— Потому что, когда дело касается тебя, я полный идиот. Больше, чем ты думаешь.