Друг. Любовник. Муж - Александра Седова

И я его обнимаю за талию. Лицом в широкую грудь утыкаюсь. Чувствую его поддержку, как будто готов разделить со мной все переживания, и легче становится. А он стоит не двигается, крепче в себя вжимает сильными руками. По голове гладит, успокаивает. Поднимаю голову, смотрю на Федю с Настей. Тоже волнуются, искренне, как за себя. Понимаю что я не одна. Что мне есть с кем разделить эти переживания. И они готовы принять часть этих переживаний на себя, чтобы мне легче стало. Даже успокаиваюсь немного. Появилась уверенность в том что Адик обязательно поправится. Не может он умереть, когда столько людей за него волнуются.

Идём все вместе ко мне домой, Кит за плечи обнимает, своим духом не даёт ни на минуту усомниться в том что все будет хорошо. Придерживает, чтобы не навернулась в своих стоптанных кедах. И плевать им, на то что я в пижаме по улице иду, лохматая после сна и зареванная. Готовы защищать даже от косых взглядов со стороны.

Поднимаемся в лифте и за несколько этажей крики слышим. Девки орут, как будто насилуют кого-то. Выходим. Дан стоит, красный весь, наряжен так, что еще немного и вены на шее лопнут. Кулаки сжимает, злой как сам дьявол. Взгляд дикий, безумный. И Марина перед ним на коленях, верещит как свинья резанная, слезами обливается, тушь по щекам размазывает. Прощение вымаливает и за ноги его хватает. И у соседки дверь на распашку. Ну а как же, такая драма прямо за дверью, как тут усидеть и не вмешаться. Из открытой двери слышно как ребёнок заливается.

— Богдан, я не хотела! — ревёт Марина, содрогается от рыданий. — Я не знаю как так вышло! — хватает его за колени и лицом прижимается.

Смотреть противно. Я все понимаю, но вот так в ноги к парню падать? У неё точно с головой не в порядке! Это же не нормально!

— Богдан, да будь ты человеком! Видишь как она страдает! Да прости ты её! — встревает соседка. Как будто ребёнка собственного не слышит, что плачет. Или не понимает, или не хочет понимать, что она ему сейчас нужна, а не Марине.

Усмехаюсь. Теперь то этой курице точно ничего не поможет. Смотрю на неё и так хочется по голове её кудрявой втащить. За все страдания моего щенка. А Марина орёт, ноги Дану сжимает, он и пошевелиться не может. Мы вчетвером стоим, смотрим на этот концерт. Никто не вмешивается, кроме соседки. Кит меня обнимает, крепко. Защищает своей поддержкой от внешних раздражителей. И так спокойно мне с ним. Я как в танке. Даже вопли эти не раздражают.

— Богдан, да она ведь как лучше хотела! Всех уже задолбала эта псина! Как начнёт гавкать, ребёнка мне пугает! Сдохнет и всем только радость! В подъезде псиной вонять не будет! — орёт соседка. Пытается Дана вразумить.

Я стою и искренне не понимаю, почему отравление моей собаки интересует её больше, чем её орущий ребёнок, который заливается на протяжении всего времени, что мы здесь стоим. Отхожу от Никиты, хватаю её за волосы. Да посильнее, прям у корней, и в квартиру её хочу затолкнуть, чтобы наконец ребёнком занялась. Случайно промахиваюсь, из-за того что упирается, и в дверной косяк её лицом прикладываю. И звук такой, как будто в голове у неё совсем пусто. Орать начинает похлеще Маринки.

— Я тебя посажу! Дрянь такая! Я посажу! Жизнь всем портишь, а теперь еще и руки распускаешь! — орет так, что уши закладывает.

Кит ее хватает за плечи, живо заталкивает домой, дверь закрывает и спиной наваливается, чтобы не открыла. Соседка орёт, в дверь колотит как сумасшедшая.

— Я сейчас полицию вызову! Я мужу сейчас позвоню! — не сдаётся, в дверь бьёт со всей дури, так, что даже Кит с трудом устоять может. Федя рядом с ним встаёт. Вдвоём оборону держат.

— Богдан, миленький, я же люблю тебя! — плачет Марина.

— Слышь, ты, ебанутая. — Дан срывается на крик. — По хорошему говорю, уйди!

— Я руки на себя наложу! — ревёт Марина. За штаны его хватает, дёргает.

— Давай! — кричит Дан. — Где отраву взять, сама знаешь.