Его трудное счастье - Таша Таирова

— Да какая-то больно активная баба обвинила наших бойцов в домогательстве! Как хлеб жрать, который эти бойцы пекут, так первая, а потом, когда её янки начали прессовать, рот закрыла и молчит до сих пор. Видать мало заплатили, некоторые вон до сих пор не унялись. Ладно, Алёш, пойду я посмотрю, что там в лазарете, а потом домой.

«Домом» они называли командирскую палатку, в которой их поселили в день прибытия. Терапевты, прилетевшие чуть позже, жили рядом с лазаретом, фельдшерам выделили небольшую палатку, соединённую с кухней. Парни шутили, что работа работой — до неё ещё дойти надо, а вот пожрать всегда под рукой. Кучеров быстро пошёл мимо палаток с поднятыми тентами, чтобы сухой горный воздух просушил всё вокруг после весенних дождей. Собственно, никакой нужды в посещении лазарета у Валентина не было, просто там он мог побыть в одиночестве и спокойно подумать. А подумать было о чём. Во-первых, после возвращения на родину надо будет решить вопрос с дальнейшей учёбой. Служба в горах убедила его в правильности решения заняться нейрохирургией. И хирургией не столько черепа, сколько позвоночника. Он видел, как молодые ребята с трудом разгибали спины после тяжёлых марш-бросков и перетаскивания тяжестей. И это молодые здоровые парни, а что говорить о людях после определённого возрастного порога или травмированных? Во-вторых, он так и не смог сообщить родителям о том, что они никогда не станут бабушкой и дедушкой. Не смог, потому что знал, что мама с папой будут во всём винить себя.

И последнее. Но в то же время главное. Что делать с его чувствами? К чужой жене. Верной чужой жене, кстати. Интересно, как она там? Что у неё нового? Господи, уже больше года её не видел, а так и не смог забыть эти огромные глаза и улыбку. Валентин закрыл журнал, который лежал перед ним, чтобы окружающие не задавали ненужных вопросов, откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Тогда, зимой перед их отъездом Алёшка сказал, что Валюша болела серьёзно, а как она сейчас? Сбылась ли её мечта? Смогла ли? Хватило ли сил на поступление? И как к этому отнёсся её муж? Столько вопросов, а ответа ни одного. А иногда так хочется зайти к связистам и попросить соединить его с госпиталем. Но потом ускоряешь шаг и проходишь мимо. Чужая жена… Чужая.

Валентин встал и вышел из лазарета. Он не спеша шёл по дорожке между жилыми палатками, вдыхая аромат свежего хлеба — по негласно установившейся традиции парни так и пекли хлеб и для своих сослуживцев, и для местных жителей. Кучеров вспомнил, как зимой две закутанные в тёплые платки женщины упали на колени перед Воеводиным и со слезами на глазах просили командира разрешить им взять немного каши для детей в одном горном посёлке. Дима тогда поднял их и дал команду погрузить в машину и хлеб, и крупы, и консервы. Надо отдать должное — местные приходили к ним только в крайнем случае, не требовали, а просили. Но отказа не слышал никто и никогда.

— Товарищ старший лейтенант, — раздался голос рядом.

Кучеров обернулся и с улыбкой протянул руку — письмо от родителей. Он поблагодарил бойца, кивнув на его приветствие, и повернул на тропинку, которая вела к большому валуну, где Валентин любил сидеть и любоваться закатом.

Но сегодня его любимое место было занято — опираясь широкими плечами в нагретый солнцем камень, на траве у валуна сидел майор Воеводин с закрытыми глазами и блаженной улыбкой. Кучеров развернулся и сделал шаг назад.

— Куда намылился? — раздался весёлый голос, и Дмитрий открыл глаза. — Садись, места тут всем хватит. Тем более мне хоть кому-то надо сказать новость — моя Людочка в институт поступила! Представляешь, врачом будет! Бедная моя девочка, — пробормотал он и откинулся на камень, пока Кучеров устраивался рядом, — столько училась, по ночам зубрила, и всё одна, пока я тут загораю.

— Поздравляю, — с чувством произнёс Валентин, — я бы тоже не отказался от такой новости.

— Не понял?