Кэннон - Сабрина Пейдж

Дом. Я не думал об Окинаве, а затем о Двадцати Девяти пальмах в глуши, Калифорнии, как о доме. Когда думаю о доме, я думаю о Нэшвилле. Я ненавидел его, когда был там, но теперь, находясь вдали от него, я начал вспоминать его с нежностью, плохие моменты уходят в прошлое. А хорошие моменты… Ну, Эддисон была единственной по-настоящему хорошей частью этого.

У меня до сих пор не хватает смелости отправить письма, которые я пишу. Они просто лежат в моём блокноте. Я не могу отправить их не потому, что боюсь, что она узнает, что в них, а потому, что это похоже на то, что нужно сказать лично.

Если у меня будет шанс убраться отсюда к чёртовой матери и сказать это лично.

Здесь мы живём в долг. Прежде чем мы выйдем за пределы лагеря и установим огневой рубеж, я возношу безмолвную молитву о том, чтобы мы вернулись относительно невредимыми. Пока что нам везло.

В последнее время число жертв здесь выше, чем в других частях страны.

Подсчёт жертв. Вот как они это называют. Это клинический, стерильный способ сообщить вышестоящему руководству, сколько морских пехотинцев погибло в бою. Я думаю, смерть человека не должна звучать клинически.

Это забавная вещь о смерти. Это совсем не клинически. Это гнилостно и отвратительно, и вонь от этого сохраняется ещё долго после того, как это происходит, просачиваясь в ваши поры, пока вы не начнёте думать, что носите это с собой, куда бы вы ни пошли.

Я боюсь, что умру в этой адской дыре.

Я боюсь, что вернусь домой, но навсегда унесу это место с собой, не в силах избавиться от запаха смерти.

* * *

Наши дни

Я шевелюсь, когда солнечный свет проникает в окно спальни Эдди, заливая всё золотым утренним светом. Я лежу на боку, отвернувшись от неё, но она прижимается ко мне, её тело вытянулось рядом с моим, а её рука обвивает мою талию. Я слышу, как она тихо похрапывает у меня за спиной, уткнувшись лицом в середину моей спины.

Всё, о чём могу думать, это о том, как, должно быть, Эдди во мне разочарована, раз я сорвался из-за этого чёртова фейерверка. Волна унижения захлёстывает меня, и я лежу неподвижно, думая о том, как лучше всего выбраться из постели, не разбудив её. Но затем она прижимается лицом к моей спине, её губы касаются меня, нанося нежные поцелуи в середину спины. И я мгновенно возбуждаюсь.

Я переворачиваюсь, и она улыбается, выражение её лица сияющее.

— Доброе утро, — говорит она хриплым ото сна голосом.

— Привет, — когда я провожу рукой по её волосам, она закрывает глаза, прижимаясь лицом к моей ладони. — Насчёт прошлой ночи…

Эдди прижимается ко мне.

— Тебе не нужно ничего говорить о прошлой ночи, Хендрикс, — она нежно целует меня в губы.

Мой язык находит её, но она отстраняется, прикрывая рот рукой и жалуясь на утренний запах изо рта.

— Меня не волнует наше утреннее дыхание, — шепчу я. И это так. Я жадно целую её.

Я обхватываю её грудь, и Эдди прижимается ко мне, её голос становится хриплым, когда она говорит:

— Я хочу, чтобы ты был внутри меня, Хендрикс, — шепчет она. Эдди мокрая, когда я протягиваю руку между её ног, и тот факт, что она хочет меня, даже после прошлой ночи, делает меня неудержимо счастливым.

Я тянусь за презервативом на прикроватном столике и оказываюсь на ней сверху, быстро входя в неё. Я не хочу быть нигде, кроме как внутри неё. Эдди обхватывает меня ногами, притягивая крепче, обвивает руками мою шею и прижимается своими губами к моим.

— Ещё, Хендрикс, ещё, — шепчет она, и я даю ей больше, осёдлывая её, пока она не набухает вокруг меня, её киска не требует.

Я молчу, никаких непристойностей о том, как трахаю её или как сильно я хочу кончить в неё. Она затихает, теперь слышен только звук её стонов, всё громче в утренней тишине, пока она не выкрикивает моё имя:

— О боже, Хендрикс!