Эгоистичная часть меня скучала по Хендриксу. На самом деле, настоящее время — скучает по Хендриксу. Я не знаю, как можно так сильно скучать по тому, кого ненавидишь, как можно ненавидеть кого-то и в то же время желать его всеми фибрами души, но я скучаю. Моя мать хотела организовать встречу между мной и Хендриксом, что-то такое, что было бы хорошо показано по телевидению, стало бы популярным в социальных сетях — драматическое воссоединение звезды кантри во время её тура по США и её сводного брата-морпеха. Полковник сказал, что это была глупая трата ресурсов — доставлять Хендрикса из Афганистана, где бы он, чёрт возьми, ни находился, только для того, чтобы повидаться со мной. Когда он упомянул, что для Хендрикса и тех, кто был с ним, было бы опасно путешествовать под конвоем, где бы они ни находились, только для того, чтобы успеть на самолёт и повидаться со мной, я отказалась позволять кому-либо связаться с его подразделением.

Часть меня всё ещё фантазирует, что сегодня вечером я выйду на сцену, и Хендрикс будет там, в толпе, улыбаясь мне своей дерзкой ухмылкой. Это наивное, глупое желание, и, хотя я знаю, что это так, маленькая частичка меня сокрушается, когда этого не происходит.

* * *

Наши дни

На заднем сиденье лимузина Хендрикс просовывает руку мне между ног, и я смахиваю её.

— Серьёзно, — шепчу я. — Мы почти в студии. Даже не пытайся.

Он смеётся.

— Обязательно упомяни в интервью, насколько ты самодовольна, — шепчет он. — Потому что я даже не пытался заигрывать с тобой.

— Неважно, чувак. Ты всегда пытаешься выставить свой… — мой голос затихает, и я бросаю взгляд на тонированное зеркало, отделяющее нас от водителя.

Хендрикс прижимается губами к моему уху, и у меня мурашки бегут по коже, когда его дыхание щекочет мою кожу.

— Член? — спрашивает он. — Засунуть мой член в твою тёплую влажную киску?

Он произносит эти слова, и это как автоматический ответ — я сразу становлюсь влажной.

— Прекрати, — приказываю я, отодвигаясь на другую сторону сиденья. — Веди себя прилично.

— Да, мэм, — говорит он. Но Хендрикс хихикает себе под нос.

Я показываю ему язык, и он улыбается мне.

— Осторожнее высовывай язык вот так, сладкие щёчки, — мягко говорит он. — Или я дам тебе что-нибудь полизать.

— Прямо здесь, в лимузине? — спрашиваю я. — Ты бы не посмел.

Хендрикс начинает расстёгивать штаны, и я визжу громче, чем хотела, а водитель приоткрывает окно, спрашивая, всё ли со мной в порядке. Хендрикс, конечно, само воплощение ангела.

— Да, я в порядке, — отвечаю я, свирепо глядя на Хендрикса, когда окно снова поднимается.

Хендрикс берёт мою руку и прижимает её к передней части своих брюк, показывая мне свою твёрдость. Мне следовало бы отдёрнуть руку, но я позволяю ей задержаться там на мгновение дольше, чем нужно. Когда машина резко останавливается, я отдёргиваю руку и смотрю в окно, изображая невинность. Изображая профессионализм.

Так или иначе, что, чёрт возьми, случилось с моим профессионализмом? Я — гигантский клубок потребностей, желаний и вожделеющий Хендрикса. Мы как два старшеклассника, неутолимые в своей жажде друг друга. Я удивлена, что моя страсть к нему не написана у меня на лице, которую может прочитать весь мир.

По крайней мере, я надеюсь, что это не так.

Иногда я наблюдаю за ним, когда он спит. Он не знает, но я наблюдаю за ним, когда он видит сны, его сон прерывистый. Он не сказал мне, о чём его сновидения, а я не спрашивала. Но моё сердце болит за него.

По телевизору репортёр задаёт мне простые вопросы — о моём альбоме и прошлогоднем туре:

— Недавно вы продали с аукциона весь свой гардероб и собрали полмиллиона долларов для ветеранской организации.

— Трудно поверить, что у меня было так много одежды, — отвечаю я, внезапно смутившись. Чуть больше десяти лет назад моя мама едва могла позволить себе купить нам кроссовки. Сейчас я ношу туфли за тысячу долларов.