Шалунья - Софи Ларк

Я жду, что Блейк отступит, уберет руку с моих плеч. Я чувствую, как она смотрит на меня.

Должно быть, я выгляжу таким дураком. Я потею. Мои плечи подергиваются. Я знаю, что она тоже это почувствовала. Черт, черт, черт.

Дышать становится все труднее. Спальня становится все теснее и теснее, а потом раздувается до огромных размеров, словно я уменьшаюсь. Сердце бешено колотится в ушах.

Давление повсюду — в груди, в висках. В комнате становится темно. Кровать опускается, как лифт. Мое тело дергается.

Все, что осталось, — это руки Блейк, обхватившие меня. В то время как все вокруг набухает и сжимается, проносится и падает, она крепко держит меня, ее дыхание ровное, сердце — как метроном.

— Все хорошо, — шепчет она мне на ухо. — Все хорошо, я здесь, с тобой.

Что со мной происходит?

— Ты в порядке. Все будет хорошо.

Кажется, у меня начинается сердечный приступ.

— Шшш, все хорошо, я держу тебя, я рядом…

Постепенно, в конце концов, стук в ушах начинает замедляться. Волны тошноты становятся все более отдаленными друг от друга, а комната кажется не темной, а тусклой. Я вижу руку Блейк, сжимающую мою руку, а затем чувствую ее, а также другую ее руку, поглаживающую мою спину.

Как только появляется возможность подумать, смущение оказывается совсем рядом.

— Прости, — бормочу я, пытаясь отстраниться.

— Рамзес. — Блейк берет мое лицо в свои руки. — Все в порядке. У меня тоже бывают приступы паники.

Вы когда-нибудь слышали что-то, автоматически отрицали это, действительно слышали, думали об этом, получали пощечину от правды, думали об этом еще больше, меняли свое представление о себе, а потом не знали, что сказать?

Я никогда не думал, что стану человеком, у которого бывают панические атаки.

А потом, в одно мгновение, я понял, что это именно то, что у меня было. Потому что Блейк была там, она видела и понимала.

Я боюсь смотреть ей в лицо. Если я увижу там отвращение, отвращение, даже жалость… это уничтожит меня. Потому что я не вынесу, если окажусь слабым перед ней.

Но я должен рискнуть, иначе я вообще не смогу на нее смотреть. Мне придется встать и выйти из комнаты. Потому что в этот момент я не могу ничего скрыть. И не думаю, что она тоже сможет.

Я смотрю в глаза Блейк — они широкие, ясные и ищущие. Она берет мое лицо в руки, целует меня в губы, а затем слегка прижимается лбом к моему.

— В чем дело? — говорит она между поцелуями, между прикосновениями. — Что тебя так закрутило? Это из-за работы? Это все из-за твоей мамы?

Если бы я почувствовал нерешительность в ее руках, если бы она хоть немного отстранилась, я бы заметил. Я сверхчувствителен, я наблюдаю. Но ее тело прижимается к моему, ее руки сжимают мои руки, ее рот такой же теплый и жаждущий, как всегда. Еще больше, когда она чувствует, что я отвечаю.

Она все еще жаждет меня.

Я прижимаюсь к ней, тепло заливает мою грудь. Моя рука скользит вокруг ее талии; я кладу голову ей на плечо и поворачиваю лицо к ее шее, вдыхая.

Ее запах возвращает меня на много миль назад.

— Сегодня годовщина.

— О, — говорит Блейк.

В этом слоге заключена вся тяжесть мира. Она обнимает меня, обхватывая руками так далеко, как только может дотянуться.

Я притягиваю ее к себе на колени и целую, запустив руки глубоко в ее волосы.

— Моя мама приехала ко мне за несколько дней до свадьбы. Ты должна понять, что до того, как она уехала… мы с отцом чертовски обожали ее.

Образы приходят, быстро и болезненно. Все мы нарядились в свои лучшие одежды, чтобы пойти в "Blue Marble" на мороженое. Вечерние киносеансы по вторникам по ценам утренника, пронося попкорн в кармане пальто. Танцы на потертом ковре в гостиной, мама поправляет мою руку на своей талии: — Будь джентльменом, Рамзес.

Я закатываю глаза: — Что такое джентльмен?