Непогода - Диана Ставрогина

Вниз по ступенькам я иду быстро, хотя соблазн замедлить шаг и тем отсрочить близость Антона велик, как никогда. Однако заставлять его ждать больше необходимого жутко неудобно, и оставшиеся лестничные пролеты я преодолеваю почти бегом.

Не сбавляя темпа, я пересекаю дорожку от подъезда к машине и ныряю внутрь салона. Поправляю сбившийся подол длинного пуховика и таки решаюсь его расстегнуть: сама не знаю, чего ради.

– Можем… – Я поворачиваю голову в сторону водительского места и запланированная фраза обрывается. На Антоне нет лица. – Что случилось?

Глава 25

Несколько секунд он смотрит на меня пустым взглядом. Моргает, словно приходит в себя, и, опустив глаза на зажатый в левой руке телефон, сипло отвечает:

– Отец. Умер.

Вместо слов у меня вырывается тяжелый выдох. Я растерянно замираю, не зная, что сделать и что сказать. Сколько всего мной прочитано, обдумано о смерти, а при столкновении с ней, даже опосредованном, слов – нет. Только грудную клетку распирает исходящая от Антона боль и в голове шумно стучит пульс.

– Чем тебе помочь? – спрашиваю я тихо и с осторожностью дотрагиваюсь до его правого предплечья.

Мне нужно поделиться с ним силами. Хотя бы вот так. Отдать свои тепло и поддержку одним нерешительным жестом – легким скольжением ладони по шерстяной ткани рукава.

На мгновение Антон крепко зажмуривается и лишь затем откидывается на спинку сидения. Мрачное напряжение медленно уходит из его тела, дыхание становится ровнее, мышцы лица разглаживаются. Теперь моя рука неподвижна. Я жду.

Проходит еще пара секунд, прежде чем Антон открывает глаза и переплетает наши пальцы. Я сжимаю его ладонь в своей, запуская по коже к коже импульс, и чувствую остро разбегающиеся от точки нашего соприкосновения мурашки. Любовь к Антону и безграничная, печальная нежность будто вытекают из меня в него, – и становится чуточку легче. Нам обоим.

– Посиди со мной, – просит он.

Я киваю.

– Конечно.

Я слышу приглушенные звуки улицы, слышу урчание мотора и шум кондиционера, пока постепенно погружаюсь на глубину, где течение времени становится неисчислимым. Наши с Антоном вдохи и выдохи синхронизируются, пульс в наших переплетенных ладонях стучит в такт – быстро, но без нервной спешки. В это долгое и скоротечное мгновение мы едины.

Разорвать эту временную аномалию кажется святотатством, и, будь на то моя воля, я просидела бы в машине всю ночь, игнорируя затекающие от неподвижности мышцы, но сейчас Антон и его состояние важнее моих желаний.

– Тебе нужно поспать… – Мои негромкие слова разбивают невидимый купол, как тяжелый молоток хрупкое стекло.

Антон вздрагивает и выпускает мою ладонь. Проверяет на телефоне время, потирает глаза и с силой надавливает пальцами на веки.

– Извини, – говорит он. – Я тебя задерживаю. Сейчас поедем.

– Не за что извиняться.

– Хорошо. – В мою сторону Антон не смотрит, словно теперь ему неловко за случившуюся между нами молчаливую интимность.

– Как ты? – Я, напротив, не готова играть в равнодушие. – Только честно.

– Не знаю. – Он дергает плечом и поворачивает руль, выезжая из двора. – Не понимаю, что чувствую.

Что ж, последняя фраза ничуть меня не удивляет. Далеко не впервые я убеждаюсь в том, что при столкновении со сложными переживаниями Антон всегда выбирает необременительное игнорирование вместо сложного препарирования и долгого анализа.

Мне хочется спросить, были ли он и его отец близки, но едва ли стоит начинать этот разговор сейчас, когда всякое слово может непредсказуемо и глубоко ранить.

– Когда ты полетишь домой? – Теперь я тоже смотрю вперед, хотя краем глаза продолжаю следить за Антоном, стремясь уловить даже самый блеклый проблеск чувств в выражении его лица.

– Завтра. Наверное.

– А работа? Когда тебе в рейс?