Завоеватель сердец - Джорджетт Хейер (1931)

– Что привело вас сюда, Неель Мятежник?

– Желание поквитаться с Мартелем, сеньор, – с легкой улыбкой отозвался Неель.

– Вот как! – сказал герцог. В глубине его глаз засверкали искорки, а уголки губ начали приподниматься.

– Сеньор, год назад я выступил против вас, о чем теперь сожалею и желаю исправить содеянное.

– И это вы повинны в том, что Мартель до сих пор не набросился на меня? – осведомился Вильгельм.

– Я, монсеньор. По-моему, мне удалось немного пощипать Анжу. А сейчас я пришел к вам, и моя жизнь в ваших руках.

Теперь уже и по губам герцога скользнула улыбка.

– Рядом со мной всегда найдется место такому человеку, как вы, Неель, – сказал он. – Примите мою благодарность: вы искупили свою вину. – Вильгельм перевел взгляд на сенешаля.

– Фитц-Осберн, пусть виконту Котантену выделят подобающее жилище.

Неель быстро вскочил на ноги.

– Сеньор! – срывающимся голосом воскликнул он.

– Забирайте обратно свои земли, Главный Сокол, – продолжал Вильгельм. Встав из-за стола, он обошел его, протягивая виконту руку. – Не будем ворошить прошлое: я предпочел бы видеть вас своим другом, нежели врагом.

Виконт вновь упал на колени и поцеловал герцогу руку.

– Сеньор, отныне я принадлежу вам душой и телом, – негромко пообещал Неель, встал, развернулся и вышел вон из шатра, не сказав более ни слова.

А герцог, выразительно приподняв бровь, взглянул на Рауля.

– Иногда мне удается завоевывать людей, – обронил Вильгельм, – пусть даже они называют меня безумцем.

Вскоре после этого они получили донесение о приближении Мартеля. Нет сомнения, об этом же узнали и в замке, поэтому гарнизон воспрянул духом. Что до Вильгельма, то он отправил своего сенешаля и молодого Рожера де Монтгомери с эскортом навстречу Анжу, дабы выяснить, что ему здесь понадобилось. Эти два герольда[19] вернулись обратно, преисполненные тщеславия, и честно поведали о том, что с ними приключилось.

Как следовало из их рассказа, они ехали, размахивая белым флагом, и их незамедлительно провели к самому графу. Тот буквально раздувался от чванства и самомнения; человеком он оказался вспыльчивым, раздражительным, а когда приходил в ярость, то на лбу его жилами вздувались вены. Анжу высокомерно, оскорбительным тоном приветствовал обоих и поручил им передать своему господину, что в назначенный день встретится с ним в бою. После чего, воспламененный собственными речами и (по словам Фитц-Осберна) пожираемый червем тщеславия, громогласно заявил им, что нормандский выскочка узнает его на поле брани по красной мантии, которую он набросит себе на плечи, и такому же убранству его коня.

Как и следовало ожидать, это лишь подлило масла в огонь. Не раздумывая, Гийом Фитц-Осберн ответил графу в той же манере. Он заявил, что герцог, в свою очередь, будет в пурпуре, подобающем его сану, на шлем наденет венец и битву примет на гнедом жеребце, подаренном ему испанским королем.

– Далее, сеньор, – продолжал Фитц-Осберн, – мы сказали, что, если у него останутся сомнения, он узнает вас по золотым львам, которые будут развеваться у вас над головой, и по отважным воинам, что соберутся вокруг вас, горя желанием отомстить за нанесенные вам оскорбления. Полагаю, речь мне удалась. Выслушав ее, граф даже изменился в лице.

– Со своей стороны, – подхватил молодой Рожер, – добавлю, что это оказался совсем не тот ответ, которого он ждал. Граф был явно обескуражен и принялся жевать бороду, нервно поглядывая по сторонам.

Гале, сидевший в углу шатра, подняв голову, сказал:

– Анжуйский пес громко лает. Но стоит погрозить ему хлыстом, как он с ворчанием уползет обратно в конуру.