Когда бы мне красот твоих хоть часть,

Чтоб пятницу вослед тебе проклясть

(Ведь в пятницу пал Ричард, наш король),

Тогда б оплакал я и страх, и боль,

И муки безнадежных содроганий.

Такого плача и таких стенаний

Не вознеслось, так не визжали дамы,

Когда свирепый Пирр царя Приама,

Схватив за бороду, пронзил мечом, [156] -

Какой поднялся между кур содом,

Когда был Шантиклэр от них восхищен.

Сколь грозен лис увидев и сколь хищен,

Мадам Пертлот плачевней закричала,

Чем некогда супруга Газдрубала, [157]

Когда он к римлянам попался в плен

И был сожжен, а с ним и Карфаген.

Ведь, бедная, в отчаянье и горе

Сама скакнула в огненное море.

Супруга дорогого лишены,

Вопили куры, горести полны.

Так римских пэров завывали жены,

Когда пылал Нероном Рим сожженный

И под стенания, и стон, и плач

Мужей безвинных умерщвлял палач,

Жестокому покорствуя приказу.

Однако я вернусь опять к рассказу.

Услыша во дворе переполох,

Спешит туда вдова, не чуя ног,

И, чтоб беде неведомой помочь,

Бежать скорей она торопит дочь.

А та лису с добычей увидала.

«Лиса! На помощь! – громко закричала. -

Ату ее! Вон убегает в лес!»

И через луг спешит наперерез.

За нею с палками бежит народ,

И пес Герлен, и Колли, и Тальбот, [158]

Бежит корова, а за ней телята

И вспугнутые лаем поросята,

Соседка Молкин с прялкою в руке

И старый дед с клюкою, в колпаке, -

Бегут, запыхавшись до полусмерти,

И все вопят, как в преисподней черти.

И кряхчут утки, копошатся мыши,

Перелетают гуси через крыши,

От шума пчелы покидают ульи.

Но передать тревогу ту могу ль я?

Джек Стро, [159] наверно, так не голосил,

Когда фламандцев в Лондоне громил.

И не шумней была его орава,

Чем эта многолюдная облава.

Кто рог схватил, а кто пастушью дудку,

Трубил, дудел всерьез, а то и в шутку,

И поднялся у них такой содом,

Как будто бы земля пошла вверх дном.

Но слушайте, друзья, что было дале,

Такого ожидаете едва ли.

Судьба! Она, глядишь, разочарует,

Победу побежденному дарует. [160]

Вися бессильно на загривке лисьем

И, видя, как на помощь поднялися,

Петух испуг свой смертный подавил.

«Когда бы я на вашем месте был,

Почтенный сэр, – сказал он, – я бы в пику

Угрозам их, и похвальбе, и крику

Одно словечко только им сказал -

Что, мол, случалось, не таких видал.

Напрасны и капканы и ловушки!

Смотрите, я достиг лесной опушки

И петуха, клянусь, назло вам всем,

Я в нору затащу к себе и съем».

«Так я и сделаю», – ответил лис.

Но только лишь слова те сорвались,

Как высвободился из лисьей пасти

Петух и, чтобы от лихой напасти

Верней спастись, вспорхнул на старый дуб.

А лис улыбкою оскалил зуб:

«Мой милый Шантиклэр, вы мне поверьте,

Хоть испугал я вас до полусмерти

И шею вам намял. Но видит бог,

Что иначе я поступить не мог.

Спорхните вниз, я все вам расскажу

И правоту свою вмиг докажу».

«Ну нет, сэр лис, пусть проклят буду Я,

Когда вперед послушаюсь тебя!

С закрытыми глазами нипочем

Не стану петь ни пред каким льстецом.

И справедливо бог того карает,

Кто безрассудно очи закрывает».

«Нет, – молвил лис, – господь того карает,

Кто невпопад, не вовремя болтает,

Когда ему пристало бы молчать!»

И надлежит, друзья, вам вот что знать:

Опасно так беспечно доверяться,

А льстивыми словами обольщаться,

Поверьте мне, еще того опасней.

Ты ж, для кого рассказ мой только басня

Про петуха, про курицу, про лиса,

Ты на себя возьми да оглянися…