Неаполь чудный мой - Антонелла Чиленто (2006)

Линия-1, новая, проложенная высоко, вся украшенная современными инсталляциями, и Линия-2 – старая, вдоль моря.

Они пересекаются на площади Кáвура – так здесь произносят.

Пьетро Спирито, мой друг-писатель, приехавший из Триеста, поначалу развлекался: спрашивал, как проехать на эту станцию, названную в честь пьемонтского графа, произнося при этом его имя правильно, с ударением на “у”; ему отвечали:

– Куда-куда? Ах, Кáвур!

Старая ветка разрезает город снизу, вдоль берега, по склону холма, от Джантурко до Монесанто, от Кьяйи до Мерджеллины и Флегрейских полей. Новая линия идет зигзагом, напоминая собой озлобленного питона, захватывая Секондильяно и Пишинолу, Матердеи, Вомеро-Альто, а также площадь Данте, а потом возвращается обратно.

Старую ветку несколько лет назад перестроили, но серо-желтая плитка, шары, освещающие станции, яркие синие и красные краски, использованные в оформлении, – все это уже покрыто сажей, жиром, пылью. Некоторых до сих пор трогают вагоны десятилетней давности, те, в которых мы ездили в студенческие годы, – их так и не списали. На станции “Наполи–Пьяцца Гарибальди”, где мы все ждем поезда, вытягивая шеи, и взгляд теряется во мраке туннеля, в толпе иной раз становится тесно, несмотря на то что платформа довольно широкая. Лужи мочи, особенно по вечерам, там и сям – большие кучи опилок, скрывающие результат потери жидкости человеком и стенами. Электрички средних и дальних маршрутов используют те же пути, поэтому никогда точно не знаешь время прибытия состава метро: если проходит “Евростар”, очередной поезд метро откладывается, зато можно доехать до нужной станции на местной электричке. Это тоже особенность Неаполя: не припомню других европейских городов, где метрополитен сливался бы воедино с сетью пригородного сообщения.

Иной раз, пока я жду поезда на “Пьяцца Гарибальди”, в памяти моей всплывает парижский RER [63] с его поступающим с недосягаемой поверхности спертым воздухом, угнездившийся в пазухах земли еще глубже, чем кишечный узел, включающий в себя хитросплетенную сеть парижского метро.

Не так давно на некоторых станциях линии 1, и особенно на “Пьяцца Гарибальди”, ввели радиотрансляцию, которую можно услышать там в любое время суток, – она весьма оживила атмосферу. Я схожу с поезда из Больцано, тринадцать часов проведя на полке вагона, и метро встречает меня кавер-версией “Фуникули, фуникула” [64] . Или же возвращаюсь из Эболи и слышу голос Фрэнка Синатры, который эхом отдается в бетонных стенах, рождая сложные образы – ночные бары, смокинги, коктейли “Маргарита”, – а мы тем временем бредем в лучах желтого света, вымотанные, грязные, пристально разглядывая граффити. Самые нервные шагают туда-сюда по платформе, словно волки в клетке, считая шаги, рассматривая женщин, стоящих рядом. Когда наконец поезд метро прибывает, люди сбиваются в невероятную по плотности толпу. И чем больше задержка поезда, тем дольше он стоит на “Пьяцца Гарибальди”, дожидаясь, пока все погрузятся, – все это напоминает нападение на дилижанс. Двери остаются открытыми, те, кому не удалось пробиться дальше первой ступеньки, там же и садятся, в то время как за спиной у них нарастает целая живая стена, – и доверчиво ждут, пока состав тронется. В вагонах цыганки иной раз садятся на пол, а мы все стоим почти что в обнимку – мамы, дети, преподаватели, студенты, прекрасные нигерийки, все в косичках, мужчины с жуткими лицами в потертых штанах, но с невероятными сотовыми телефонами, ведущие по мобильному какие-то ссоры и споры между одним туннелем и другим.

Самая модная станция старой ветки – “Пьяцца Амедео”, в ней первой разместили произведения искусства, в преддверии строительства линии 1. Еще есть изящная “Мерджеллина” и несколько менее изящная “Кампи Флегреи”, расположившаяся под открытым небом.

* * *