Атлант расправил плечи - Айн Рэнд (1997)

Его заглушил внезапно вырвавшийся из приемника военный марш, тот же, что звучал до этого, четыре часа назад, сопровождаемый шипением пластинки. Марш застал всех врасплох, и прошло несколько секунд, прежде чем они сообразили, в чем дело. Между тем бравурная музыка набирала силу в оторопелом молчании, издевательски неуместная, как веселье идиота. Очевидно, руководитель канала неукоснительно выполнял правило — ни секунды тишины в эфире.

— Прикажите выключить это! — взвился Висли Мауч. — Люди подумают, что мы одобрили эту речь.

— Идиот чертов! — закричал на него мистер Томпсон. — Ты что же, хочешь, чтобы люди думали наоборот?

Мауч тотчас умолк и впился глазами в мистера Томпсона, внимая ему, как ученик мастеру.

— Никаких изменений в программе вещания! — приказал мистер Томпсон. — Что планировали на этот час, то пусть и передают! Никаких комментариев, никаких объяснений. Распорядитесь продолжать, как будто ничего не случилось.

Сотрудники Чика Моррисона из Комитета по пропаганде и агитации бросились к телефонам передать указание.

— Заткните глотку комментаторам! Пусть не лезут со своими комментариями! Свяжитесь со всеми радиостанциями страны! Пусть публика гадает! И пусть не думают, что мы встревожены! Пусть им и в голову не приходит, что это что-то важное!

— Нет! — взвыл Юджин Лоусон. — Нет, нет и нет! Нельзя создавать у народа впечатление, что мы одобряем это выступление. Ужасно, просто ужасно! — В глазах у Лоусона не было слез, но голос предательски выдавал бессильную ярость, как у истеричного юнца.

— При чем тут одобрение? — огрызнулся мистер Томпсон.

— Но это же ужасно! Безнравственно! Эгоистично, бессердечно, жестоко! Более омерзительной речи я не слышал! После нее люди начнут требовать счастливой жизни!

— Да это всего лишь речь, — вмешался мистер Томпсон, но без уверенности в голосе.

— Мне кажется, — сказал Чик Моррисон, пытаясь помочь делу, — что люди высокой духовности — вы понимаете, о чем я, — так сказать, имеющие дар мистического ви́дения… — Он нерешительно помолчал, будто ожидая, что его грубо оборвут, но никто не пошевелился, поэтому его голос окреп: — Да, люди с даром мистического прозрения на это не поддадутся. В конце концов, логика — это еще не все.

— Рабочие на речь не клюнут, — сказал Тинки Хэллоуэй уже с большей надеждой. — Им он вроде ничего не обещал.

— И женщины не поддадутся, — заявила Матушка Чалмерс. — Полагаю, уже установлено, что женщин не проведешь на мякине насчет разума. Женщины способны тоньше чувствовать. На женщин можно рассчитывать.

— На ученых тоже можно рассчитывать, — сказал доктор Притчет. Все сгрудились вместе, всем захотелось высказаться, они будто нашли предмет, о котором могли судить уверенно. — У ученых хватает ума не верить в разум. Он не друг ученых.

— Ничей он не друг, — сказал Висли Мауч, к которому вернулась какая-то видимость уверенности, — кроме разве что крупных бизнесменов.

— Да нет же! — в ужасе закричал мистер Моуэн. — Нет же! Не надо сваливать на нас! Я запрещаю говорить такое!

— Какое?

— Что у бизнесменов есть какие-то друзья!

— Не будем ссориться из-за этой речи, — сказал доктор Феррис. — Она слишком заумна. Не по зубам простому человеку. Эффекта не будет. Народ ничего не поймет.

— Конечно, — с надеждой произнес Мауч, — именно так.

— Во-первых, — воодушевился доктор Феррис, — люди не умеют думать. Во-вторых, не хотят.

— А в-третьих, — подключился Фред Киннен, — им не нравится голодать. С этим что предлагаете делать?

Было очевидно, что он задал вопрос, который все высказывавшиеся раньше замалчивали. Никто не ответил, всем как-то сразу захотелось втянуть голову в плечи, они сгрудились плотнее, будто на них давила пустота студии. В общем молчании с неисправимым оптимизмом ухмыляющегося черепа гремел военный марш.