Обитель - Захар Прилепин (2014)

Артём забрался на верхний, усыпанный берёзовыми листьями полок и запропал в своём блаженстве, вытянув ноги, накрыв голову руками, выдыхая так, словно бы плыл в кипячёной реке… вдруг поймал себя на мысли, что он всё равно счастлив — в этой соловецкой дали, в несвободе, окружённый людской болью, на маленьком, пропахшем лисами островке, неподалёку от сумасшедшей женщины, которую полюбил — ведь полюбил же?.. — а она лежала здесь, сейчас, на этой лавке, голая… найти бы хоть каплю, с неё скатившуюся…

Счастлив даже от Афанасьева, который пришёл с улицы, нахлёстанный теперь уже ветром, завалился в парилку и холодной, мокрой рукой стукнул Артёма по ляжке:

— Ну-ка, подвинься!

Артём перевернулся на спину, потом уселся, свесив ноги, время от времени растирая правой рукой пот и грязь по груди и слушая уверенное биение своего сердца.

Афанасьев поддал.

Каменка зашипела, что твой Змей Горыныч, пойманный на цепь и мучимый людьми, которых он, дай ему волю, поприжарил бы. Дыханье этого Змея было пряное, ароматное, потому что кормили его с тех пор, как забрали в плен, только травкой да корой.

Ожгло затылок, Артём чуть пригнулся, перетерпел и через краткое время почувствовал, как сердце побежало быстрей, словно пробивая себе путь наружу из грудной клетки. Пот полил в новые четыре ручья, и счастье стало гуще и горячей.

— Душа спеклась, как картошка-пеклёнка, — сипло сказал Афанасьев. — С такой душой жить проще будет теперь…

* * *

Вечер получился вовсе удивительным.

Ужин повар накрыл в административной избе, за большим столом — наверное, Крапин велел, да и можно было это понять: не к себе же ему звать Галину ужинать? А одну отправлять в пустую избу пить чай — тоже как-то негостеприимно.

Вина на столе не было — Крапин, кажется, и не пил, и другим бы не дал, — но после бани все были в славном, отмытом состоянии духа, улыбчивые, добрые.

Артём зашёл, когда друзья-товарищи уже собрались, и Галя сидела непривычно улыбчивая, а лисий повар суетился возле неё с пирогами — и с яблоком, и с капустой, и с рыбой, и один даже с сыром — ошалеть и только.

«А это мой дом, — вдруг представил Артём. — И она — моя жена. Я могу не ревновать её ни к кому и не болеть об этом, потому что, когда все напьются чаю и наговорятся, она останется со мной, и всю ночь я буду дышать её тёплым затылком…»

«…Неужели так бывает?» — спросил.

«…Бывает — и будет, — ответил. — Только черничного чая из соловецкой ягоды больше никогда не буду пить».

И отодвинул пустую кружку.

И как-то по-новому вгляделся в беспечно говорящего Крапина, у которого даже глаза просветлели и стали ясней.

— …А позавчера, — хрипло засмеялся, а следом закашлялся, но тоже как-то весело, продолжая им самим начатый разговор. — Пошёл с удочкой рыбку половить себе на жарочку. Со мной — Фура, лису так зовут, — пояснил Крапин специально для Гали. — Вытаскиваю первую. Фура крутится рядом: угощай. «Нет, — говорю, — ты отобедала уже». Она потявкала, но я дальше ловлю, не о чем нам с ней разговаривать. Хоп, вторая. Фура опять за своё. Мой ответ прежний. Она говорит: ах, так! — хвать мой кисет и побежала до кустов. Я удочку оставил, и за ней. Погоняла она меня, кисет сбросила в кустах — и пошла по своим делам. Благо видел, где уронила кисет, — нашёл скоро. Самокруточку сделал, иду обратно, посмеиваюсь. Вернулся на берег — а она, ты подумай, мой улов сожрала. Заранее знала, пока кисет несла, что вернётся и отомстит мне! И ведь что характерно: легла поближе — полюбоваться, как я буду топотать от бешенства. Но расстояние выбрала такое, чтоб, если я вздумал камнем в неё бросить — была возможность убежать… А? — И Крапин снова посмотрел на Галю: — Такой финт и человек не догадается выкинуть!