Обитель - Захар Прилепин (2014)

— …Да и Бог, если он есть — он же всё равно сухопутный должен быть, а? — с середины своей мысли заговорил Артём. — Нет, он ходил по воде — но куда он так далеко пойдёт? Вода, ты говорила, десять градусов, а он босой. Зачем ему в чистое море отправляться, кого тут ловить, кроме двух дураков. Есть много мест в мире, где дураки обитают кучнее. Да?

— Да, — ответила Галя спокойно.

Всё-таки консервы — замечательная вещь. Мясные говяжьи консервы с водкой.

Ноги ещё ничего не чувствовали, но внутри, под кожей, в жилах всё равно оставалась жизнь, Артём знал это.

Он был свидетелем, как были убиты или погублены несколько близких ему людей: Афанасьев, владычка Иоанн… Это не отравило ему жизнь. Это не сделало пищу менее вкусной.

Артём немного подумал об этом, но внутри вкус консервов перебивал любое размышление.

«А если б твою мать убили?» — спросил он сам себя.

Вопрос был неприятный, докучливый, Артём не захотел и на него отвечать.

«Ты всегда был таким или здесь совсем зачерствел?» — спросил себя напоследок.

И опять не ответил.

…Мотор поперхнулся и замолк.

Они тоже оба молчали. Опять стало отвратительно тихо.

— Топливо кончилось, — быстро сказала Галя, — так быстро, чтоб никакое другое предположение не успело прозвучать раньше.

— Помогай, — попросила она.

Артём извлёк из конуры на носу лодки канистру и с усилием подтащил к своей лавке.

Перекинул сначала канистру, потом перебрался сам. На дне катера уже лежали крышки, которые Галя сняла с двух топливных баков.

Когда заливал топливо, держа канистру в напряжённых руках, Артём увидел, как на его руку упала снежинка, острая и не таявшая некоторое время.

Задул ветер, и снежинок сразу образовалось много, и ветра ещё больше — словно ветер и снег зависели друг от друга или играли в догонялки.

Как много в природе страшного, смертельного, ледяного. Как мало умеет голый человек.

Поднимая и удерживая на весу канистру, Артём ощутил свою физиологию — в том числе то, что вчера принимал пищу и есть смысл расстаться с ней. Он с сомнением скосился на Галю… И как они будут? Лодка не располагала к таким вещам.

«Лучше думай о том, что мотор не заведётся», — огрызнулся на себя Артём; но опять не угадал — мотор, едва заправились, снова подал свой хриплый благословенный голос, и они двинулись дальше… зато, пока держал канистру, Артём приморозил руки. И снег затевался всё сильнее, и видимость была метров на тридцать, не больше.

«Зачем снег падает в воду? — удивлялся Артём. — Какой смысл? Когда он падает на землю — это хорошо, красиво… А в море — какая-то нелепость. Для кого он тут?»

Галя держала левую руку на моторе — успокаивала железо.

Чтобы не замёрзнуть окончательно, он перебирал вещи, старался по возможности шевелиться, то поворачивался к Гале и они встречались взглядами, и Галя всякий раз отирала снег, налипающий на лицо, то снова возвращался к их запасам, двигая их туда и сюда.

От светлого снега стало темнее — или, быть может, уже начал день клониться к закату. Часы были у Гали.

Она дала ему бинокль.

— Ты счастливый, — сказала она; по голосу было ясно, что Галя начала замерзать и очень, очень устала, — смотри…

От бинокля и качки у Артёма сразу начинала кружиться голова, но он смотрел и смотрел. Там раскачивалась неожиданно близкая, свинцовая вода и белая, путаная снежная круговерть.

И много неба было. Гораздо больше, чем нужно человеку.

Через какое-то время Артёма укачало до такой степени, что он то выпадал из сознания, то возвращался в него, еле осмысляя происходящие с ним перемены.

Он то чувствовал себя мотором, в который нужно залить топливо. То понимал, что его щёки, шея и лоб покрыты тюленьим жиром, он хорошо проморозился — но если резко ткнуть пальцем — например в лоб, то очень просто продырявить его. Внутри головы тоже было что-то холодное, жирное и спутанное.