Обитель - Захар Прилепин (2014)

Он словно бы окончательно растерял себя на непрестанном сквозняке последних двух суток — остались какие-то клочки, обрывки, сколки — в которых никто не признал бы прежнего Артёма.

Он поднимал бинокль и чувствовал, что это не он смотрит в снег и сизый воздух, а окруживший его мутный, судорожный, раскачивающийся мир со всех сторон смотрит на него.

Сбросив бинокль на грудь, Артём попытался решить — где ему было холоднее: здесь или на Секирке. Но холод не давал возможности сравнивать. Мысли тоже были ледяными и угловатыми — они не складывались, как сколотые и скользкие кубики.

Лодка пошла вбок: Галя заснула.

Он перебрался к ней на лавку и правил сам, куда не ведая, прицелившись на какую-то самую колючую звезду.

Галя не просыпалась.

* * *

— Галя! Вон туда! Смотри! Не видишь? Вон там?.. Чёрт… — он посмотрел в бинокль, потом начал снимать его с шеи, обрывая себе впопыхах уши ремешком. — Вот, смотри…

Снег давно прекратился — но осталось ощущение его присутствия в воздухе — словно в каждом промежутке, который они проплывали на лодке, снег только что был и оставил после себе холодное место. Воздух приходилось разрывать лицом, как холст. В ушах стоял треск.

Подступающая темнота давала серьёзное право на ошибку — но там была не просто земля — там был огонь — крохотный, мерцающий огонёк.

Проснувшаяся Галя тоже это увидела.

Лицо её застыло до такой степени, что не способно было явить хоть какую-то эмоцию.

— Что там? — наконец спросила она, еле справившись с собственным ртом.

— Что бы ни было!.. — начал Артём и оборвал речь, потому что и так всё было ясно. Тем более он всё острее чувствовал себя не совсем нормальным, близким к сумасшествию. В таком состоянии лучше молчать.

Они оба смотрели на трепещущую ярко-розовую точку.

Нет, нет, нет: откуда здесь было взяться чекистам.

Или им выслали чекистов навстречу, чтобы перехватить по пути?

Вряд ли. Невозможно.

Галя перехватила руль и медленно повернула его, направив лодку на свет.

Артём пересел на своё место, будто там стало многим ближе, — и неотступно смотрел вперёд в ожидании берега.

Галя окликнула его.

Он не ответил, только кивнул.

— Стреляй не думая, — сказала она.

— Да, — сказал он.

Ему только не хотелось спрыгивать в воду, это было бы ужасно — кто потом отогреет его. А стрелять — чего бы не стрелять. От стрельбы можно согреться.

«…Позову красноармейца помочь… — обрывочно, как пьяный, решал Артём, — …и едва лодку подтянут к берегу… выстрелю ему в спину… в спину лучше всего».

…На берегу их встречала только одна фигура.

Человек тонко кричал — едва набирая воздуха, чтоб закричать ещё сильнее: так плачут брошенные, напуганные или голодные младенцы.

Он размахивал руками и не переставал кричать даже тогда, когда стало понятно, что его увидели и к нему плывут.

За несколько десятков метров показалось, что это женщина. Слишком глупы были её движения и её крик.

…Когда лодка подошла совсем близко — Артём неловко бросил ей верёвку: пришвартоваться.

Верёвка не долетела, упав в воду.

И ещё раз. Ещё.

Женщина всякий раз нелепо взмахивала руками, словно отгоняла птиц. Потом просто подняла руки и стояла там на берегу, как бы пугая приплывших или сдаваясь им.

Артём чувствовал, что сидящая сзади него Галя уже хочет его пристрелить.

Наконец верёвка достала земли — женщина её, естественно, не поймала. Неловко присев — похоже, одежды на ней было в семь слоёв, — подняла верёвку с земли и потянула.

Причалили.

Сзади загорелся свет: Галя зажгла фонарь.

Артём с трудом поднялся и кое-как, едва не упав, спрыгнул, не чувствуя ног, рук, тела, жизни вообще.

Вдвоём с женщиной они, скользя и упираясь, втащили на берег лодку.

Ему показалось, что женщина смеётся — каким-то неуместным здесь смехом.