Отряд - Ник Каттер (2014)

О.: Как я и сказал, ничто не прибывало и не убывало. Если с острова взлетала чайка и пыталась долететь до земли, я приказывал снайперу-разведчику сбивать ее в небе. И отдавал распоряжение солдатам в защитных костюмах выловить ее тело из воды. После того как остров был зачищен, я приказал сбросить четыре миллиона галлонов «Анотек-Блю» в прибрежные воды. Мы называем это вещество «голубая смерть» – оно убивает всех без разбора. Морских животных, растения, планктон, простейших. Яйцеголовые в ЦКЗ сказали мне, что я должен сделать еще один проход, просто для надежности. Нескольким «зеленым» из-за этого пришлось выжимать свои панталоны. Мы и остров сровняли с землей. Четырьмя ударами напалма – вы знаете, как трудно найти напалм? Я приказал сделать остров Фальстаф биологически стерильным, ни одного живого существа на нем не оставить. Возможно, там все еще плавает несколько амеб. Я постоянно поражаюсь упорству всего живого на этой планете. Но если что-то там и осталось, то не из-за отсутствия упорства с моей стороны.

* * *

41

МАКСУ СНИЛСЯ СОН.

Он у отца в морге. У них нет другой возможности увидеться в ближайшие дни. Люди в Норд-Пойнте умирают не так уж и часто, зато они любят охотиться и ловить рыбу, а это значит, что у отца копятся заказы на чучела. Такова природа таксидермии: натягиваешь мертвых животных на основу, пока они не начали разлагаться. И тут главное – время. Конечно, то же самое относится и к человеческому телу.

Отец работает в отделанной белым кафелем комнате в подвале городского суда. В воздухе стоит резкий запах древесного угля из воздухоочистителя, который гудит в углу. Полки и светильники сделаны из нержавеющей стали. В центре комнаты возвышается огромный стальной стол.

Макс наблюдает за работой отца. На том длинный белый халат – из тех, какие носят фармацевты, – и фартук из черной вулканизированной резины. Работая, отец насвистывает. Сегодня он исполняет «Старую серую кобылу».

«Старая серая кобыла, она уже не та, что прежде, не та, что прежде…»

На столе лежит тело женщины. Она умерла в очень преклонном возрасте. Бедра прикрыты белой простыней, а сверху все обнажено. Груди женщины длинные и похожие на трубы. Пустые глазницы высохли, точно две половинки кабачка с вырезанной сердцевиной, на пару дней забытые на столе.

Стоя спиной к Максу, отец берет в руки глазную присоску.

– Дело в том, – произносит он странным монотонным голосом, – что после смерти глазные яблоки всасываются в голову. Ты знал об этом, Макси?

Отец никогда не зовет его Макси.

Большим пальцем отец вставляет присоску в глазницу женщины. Крошечные зубцы цепляются за глазное яблоко. Он тянет. Глаз возвращается на место с тем же звуком, с каким ботинок вытаскивают из грязи.

– Так-то лучше…

Отец снова принимается насвистывать. Звук хриплый, похожий на шипение, словно он выходит из какого-то совершенно другого рта. Страх бьет Макса в живот.

Отец оборачивается. Голова у него вытянутая и плоская как блин. Максу даже кажется сначала, что ее расплющило невероятным давлением. Она выступает вверх и заворачивается, как лепесток лотоса.

– О Макс-си Макс-си Макс-си…

Из халата отца торчит голова червя. Склизкая и белая, будто поганка. Ядовитая жидкость сочится из ребристого переднего конца и стекает вниз, образуя на воротнике пористую корку.

– Ссстарая сссерая кобыла, она ужжже не та, что прежжжде…

Голос идет из дыры посередине головы – круглой и невыразимо-темной, точно провал шахты. Дыра усеяна полупрозрачными зубами, похожими на стеклянные клыки.

– Ссстарая сссерая кобыла… – поет отец-червь, раскачиваясь и отрыгивая слизь.