– Понятно, как мы все относимся к случившемуся. Мы злимся из-за Страмбли и считаем, что должны отомстить. И мы отомстим, отплатим той же монетой. Но не более того. Мы проявим сдержанность – то единственное качество, которого Боса была лишена. Мы же не ее команда, верно? – Я посмотрела на своих товарищей, предлагая выразить согласие, что они и сделали с неохотой. – Эти неизвестные сели нам на хвост не просто так. Они думают, мы «Рассекающая ночь», «Алая дама». Вполне закономерная ошибка. Они случайно наткнулись на наш корабль – самый ненавистный и опасный в Собрании. Капитана, который уничтожил Босу Сеннен, никто не станет порицать, совсем наоборот. Но наши враги хотят взять нас живыми, и мы окажем ответную любезность. Дадим полный бортовой залп из гаусс-пушек, не парус-сечью, а тяжелыми снарядами, только не по корпусу, а по парусам. Показания подметалы будут достаточно точны, и нам известно, что пушки Босы на дальнюю дистанцию бьют очень метко. Даже если мы всего лишь заденем паруса, смысл послания будет ясен: мы демонстрируем мирные намерения, хотя могли бы причинить куда больше вреда. И это сослужит нам хорошую службу, когда подойдем к порту.

– Не люблю поглотители.

Постепенно, невзирая на возражения, из которых ни одно не было отклонено с легкостью, план Фуры обретал все более четкие очертания. Было решено, что лучше идти к поглотителю, чем ждать очередной порции парус-сечи, и к тому же перспектива ответного удара вызвала общий энтузиазм. Но раз уж мы прониклись этой идеей, нельзя было терять ни минуты. До поглотителя было три дня пути, и паруса следовало убрать, мастерски согласовав действия Паладина, работу механизма управления и труд тех из нас, кто был в достаточно хорошей форме, чтобы носить скафандр. Предстояло как следует попотеть, а ведь мы еще не закончили с другими приготовлениями. Если до сего дня мы вкалывали как проклятые, то теперь выжмем из себя все силы до последней капли.

К счастью, это отвлекало меня от любых вопросов, кроме злободневных практических. Я просто работала, ела и спала. И почти не вспоминала про обман Фуры или по крайней мере думала, что могла неправильно понять каракули в ее журналах. Может, она отследила Лагганвора уже после того, как наше решение было принято, и это всего лишь удачное совпадение, что он залег на дно в том же самом месте. В глубине души, однако, я знала: все не так.

Когда я не работала и не занималась собственными основными потребностями, я пыталась думать о Страмбли. Мы все старались заботиться о ней, навещали при любой возможности и держали в курсе событий.

Постепенно всем стало ясно, что зря мы надеялись на ее быстрое выздоровление. Сурт – единственная из нас, хоть что-то смыслившая в корабельной медицине, – была вынуждена все больше времени проводить со Страмбли. Она худо-бедно очистила поверхностную часть раны, но не сумела углубиться.

Сурт не была врачом. Просто лишь ей одной довелось собрать несколько крупиц лекарской премудрости, и она смогла разобраться с обычными препаратами, которые нашлись на борту. Но она с трудом читала этикетки, не говоря уже об инструкциях, и не имела опыта в хирургии. Мы уже сделали для Страмбли все, что могли. Сурт меняла повязку и очищала шов раз в день, и, поскольку никто из нас не справился бы лучше, было решено освободить ее от работы снаружи до тех пор, пока Страмбли не окрепнет.

Я глядела на эту маленькую царапину и не могла понять, как она могла причинить такой вред. Однако не стоило забывать, что в Страмбли вонзилось лезвие призрачников, а не какой-нибудь старый нож. Было нечто неправильное во всем, что касалось вещей призрачников, начиная с внешнего вида и заканчивая ощущениями человека, который надевал броню или пользовался оружием. Видимо, та же подспудная неправильность распространялась на их воздействие на жертву, даже если рана была нанесена случайно.