Потерянная земля - Алексей Федоров

В нос шибанула кисловатая прохлада, прошлась иглами по краям ноздрей, рванула прямо в мозг, приятная и отвратительная одновременно; вспухло за стволами беспомощное облачко, споро подхваченное сквозняком. Зазвенел металл, струнами дернулись цепи, держащие на местах остальных — никто не смог оборвать, но в черных лоснящихся кругляшах глаз полыхнуло неизбежное…

Дуплетом.

Рев, от которого заложило уши — коровы словно отпускали душу покойной товарки на покой. Витя шлепнулся на задницу (больно), уронил бесполезное ружье.

Господи, тошно-то как…

В первый раз так (тошно) жалко.

Словно не корову убил, а человека.

Игнатов уже поставил свои ведра, от них поднимался пар; словно не замечая Вити (и правда, не замечая), достал нож… Хекнув, всадил металл в грязную шкуру, задергал рукой…

Она еще подрагивала в вялой агонии — словно не осталось сил даже на нормальную смерть.

Рана все расширялась, голова коровы слабо моталась, рана становилась все шире; кровь, брызнувшая струйкой, быстро превратилась в мелкую реку, хлынувшую вниз по пандусу…

Правильно, чтобы мясо не потемнело.

Витя увидел, как цельная картина окружающего пространства распадается на мелкие цветные точки, в которых теряется реальность… Он ни разу не видел экран телевизора, иначе ему было бы, с чем сравнивать.

Не в силах смотреть дальше на это коловращение точек, Витя перевернулся на колени и отпустил подкатывающий к горлу желудок, позволил ему делать все, что заблагорассудится. Желудок распорядился по-своему…

— Вот ведь зараза, и так жрать нечего, так он еще и еду переводит! — Игнатов попытался, было, перевести в шутку, но сразу отказался.

А он всегда пытался шутить, когда ему было страшно… Смешно, когда человек стоит с окровавленными почти по локоть руками и при этом боится.

Витя ничего не ответил; с губы стекала тягучая нитка слюны, подкрашенная желчью. Желудочный сок по вкусу. Носоглотка забилась, где-то внутри головы он чувствовал твердые комочки полупереваренной картошки, и она, как ни глупо, была еще горячей…

Витя закрыл глаза, согнулся еще сильнее, едва не достав лицом до зря переведенного обеда. Лужа лениво текла вниз по пандусу, залила ружье… под закрытыми веками стояло именно это изображение — не глаза скотины, не вспышка выстрела. Он вдруг отчетливо понял, что больше не возьмет в руки это оружие. Вообще никакого не возьмет.

Сильные но мягкие руки обхватили его за плечи, подняли, повели вверх по бетону. Валя. Саныч, как привыкли его называть… Витя так и не открыл глаз, пока в лицо не дохнула сырость вечернего тумана.

А когда открыл, изменилось немногое — черное сменилось серым, только и всего. Туман накрыл коровник пуховой подушкой, наволочка порвалась и ее внутренняя поверхность стала землей. А они оказались внутри, засыпанные пухом и перьями. Словно в древних легендах о сотворении мира… Вот, можно с ходу новую придумывать.

И создал Отец подушку, и сказал, что это хорошо. И жили в ней одни только перья, и Отец клал ее себе под голову, чтобы спать слаще было. Ну еще, изредка — Матери под ж… , чтобы доставать поглубже. И до того они ее промочили, что наволочка плесенью покрылась. И тогда швырнул отец подушку вниз, во мрак — и летит она до сих пор, уже долго — но сияющий лик Отца до сих пор бросает на нее свой свет… Из плесени вышли травы, деревья, гады земные и морские — и они, самые большие гады. И все уповают на Отца, да только он и думать уже забыл о той подушке…

Ну вот, ничем не хуже древнегреческих или древнеегипетских легенд. А что персонажей мало — так и придумано одномоментно…

Витя согнулся в истерическом хохоте, не обращая внимания на опасливо глядящего Лебедева.

— Ты в порядке, Вить? — наконец спросил председатель.