Чёрный ход - Генри Олди (2020)

— Знаю, — вместо мисс Шиммер отвечает Джош. — Я бы сказал себе: «Мистер Редман, сэр! Без твоего согласия я бы остался пустым местом. Ты сам отдавал себя в моё распоряжение. Кто позволял мне перекраивать тебя? Выступать от твоего имени? Разрывать связь между душой и телом? Ты наделял меня всё бóльшими правами, считая, что тебе так будет лучше. Почему же ты удивляешься, выяснив, что ты — не человек, а дом, участок, рудник? Что права на тебя отныне принадлежат мне? Я подал заявку, оплатил её по прейскуранту. Ты теперь я. Хочешь жаловаться? Найди суд, который возьмётся рассмотреть наш спор! И не удивляйся, мой драгоценный, мой пустоголовый мистер Редман, если судья вынесет решение не в твою пользу».

— Ты теперь я, — повторяет Рут. — Я уже почти он.

Она выстраивает слова, как патроны на прилавке, пулями кверху:

— Чего хочет ваш тахтон, мистер Редман…

— Джош. Просто Джош, умоляю.

— Чего хочет ваш тахтон, мы знаем. Чего хочет тахтон моего отчима, мы тоже знаем. Чёрный ход вот-вот откроется, это нам тоже известно…

С улицы долетают выстрелы. Стихают.

Люстра висит над Элмер-Крик — пленником, связанным по рукам и ногам чужой злой волей. В любую секунду она готова рухнуть, умертвить беднягу, как секира в рассказе про колодец и маятник. Джош не знает этого рассказа, не знает и автора, душевнобольного пьяницу, но та история уже написана, а новая пишется сейчас.

— Вопрос в другом: как тахтон Бенджамена Пирса намерен отбить чёрный ход у тахтона Джошуа Редмана? Силой? В аду готовится налёт?! Черти отбивают золотоносный участок у бесов?!

Она ждёт ответа. Но не этого:

— Черти? Бесы? Налёт?

Пирс смотрит на чашку чая, нетронутую китайцем. Это не жажда, это неисполнимая мечта.

— Девочка моя, это слишком по-человечески. Время течёт из прошлого в будущее, причина рождает следствие… Мы имеем дело с чудесами, а чудеса мыслят иначе.

— Как же?

— Тахтон мистера Редмана собрал семью у чёрного хода. Мой тахтон сделал то же самое. Для тебя одно произошло раньше, другое позже. Для тебя, но не для этих сукиных детей! Моему тахтону достаточно сыграть со временем краплёными картами: подменить туза причин, исказить масть следствий…

Смех Пирса — клохтанье курицы:

— И вот уже моя семья пришла первой!

Моя семья, вздрагивает Рут. Он говорит: моя семья.

— Ход открыт, но чужая семья отныне — вторая, она опаздывает. Одна вероятность наслоилась на другую, вытеснила её, и вот вторые пришли первыми, теперь они первые, они на подходе к спасению, а бывшие первые ещё только приближаются… Скажешь, я рехнулся? Правильно скажешь, я уже он. Я мыслю, как он, как чудо, я не могу это внятно объяснить…

— На подходе к спасению?

Задав вопрос, Пастор подносит к губам гармошку, играет короткий пассаж. Заметив, что его не поняли, поясняет для слушателей:

— Многие же будут первые последними, и последние первыми[44]. На подходе к спасению, да. Мистер Пирс, я не думаю, что вы рехнулись. Никто не объяснил бы ситуацию лучше вас. Я думаю о другом: как нам помешать этому замыслу?

Китаец и хозяин лавки молчат. Для них слышны только реплики Рут и Пастора, а этого мало, слишком мало. Рут задумывается, не пересказать ли им слова Пирса, и гонит эту идею прочь. Она не уверена, что сумеет.

Вместо пересказа мисс Шиммер подбрасывает монету:

— Орёл и решка. Большая удача и большая неудача. В сущности, одно и то же, только для разных игроков.

— Это не игра, мэм, — прямой и строгий, Саймон Купер сейчас как никогда похож на настоящего священника. Впрочем, он и есть священник, только с двумя револьверами на поясе. — Ставки слишком высоки. А наши враги искушённее нас.

— Значит, в нашем распоряжении только один ход. Один выстрел. Два патрона, один выстрел дуплетом. Улавливаете мою мысль, преподобный?

— Нет, мэм.