Девушка по соседству - Джек Кетчам (1989)

Мы говорили о наших желаниях, надеждах, а иногда даже кошмарах.

Затевал все эти разговоры обычно Донни, а я всегда их заканчивал. Иногда, уже усталый донельзя, я свешивался со своей койки и говорил что-нибудь вроде: «Ну ты понял?», а он уже спал, оставляя меня наедине с моими мыслями, неудобными и не вполне осознанными, – и я порой ворочался до самого рассвета. Чтобы погрузиться в то, что я чувствовал, мне требовалось немало времени, и когда это наконец происходило, я уже не мог остановиться и успокоиться.

Я и сейчас такой же.

* * *

Диалог давно превратился в монолог. Я не разговариваю. С кем бы я ни оказался в постели, я всегда молчу. Мои мысли иногда соскальзывают в кошмар, но я ими ни с кем не делюсь. И сейчас я стал тем, чем только начинал становиться тогда – полностью замкнутым в себе одиночкой.

Думаю, это началось, когда мне было семь и я спал, а мама пришла в мою комнату. Разбудив меня, она сказала:

– Я ухожу от твоего отца. Но не тревожься. Я заберу тебя с собой. Я тебя не брошу. Никогда и ни за что.

И я знаю, что с семи до четырнадцати лет я ждал, готовился, становился собой – существующим отдельно и от отца, и от мамы.

Думаю, так оно все и начиналось.

Но между семью и тринадцатью годами случилась Рут. Случились Мег и Сьюзан. Не будь этого, тот ночной разговор с мамой мог бы пойти мне на пользу. Он избавил бы меня от шока и растерянности, когда этот трудный час все же наступил. Потому что дети – крепкий народец. Они легко возвращаются к уверенности в себе и к возможности поделиться с другими своей проблемой.

Мне это так и не удалось. Из-за того, что случилось потом, из-за того, что я сделал и, наоборот, – не сделал.

* * *

Моя первая жена, Эвелин, иногда звонит мне поздно ночью.

– С детьми все хорошо? – испуганным голосом спрашивает она.

У нас с ней никогда не было детей.

Эвелин не раз и не два ложилась в психиатричку с приступами глубокой депрессии и тревожности, но эта ее зацикленность на детях все еще поражает и пугает меня.

Потому что я никогда ей не рассказывал. Обо всем этом – никогда.

Так как же она узнала?

Может, я разговариваю во сне? Может, однажды ночью я ей во всем признался? Или она просто чувствует что-то, скрытое во мне, что-то, из-за чего мы так и не завели детей. Потому что я никогда бы этого не позволил.

Ее звонки – словно ночные птицы, с криками проносящиеся над моей головой. Я всегда жду их возвращения. Но каждый раз они застают меня врасплох.

Это страшно.

С детьми все хорошо?

Я давно научился не волновать ее. Да, Эвелин, конечно, говорю я. Дети в полном порядке. Ложись-ка ты спать.

Но дети совсем не в порядке.

И в порядке они уже не будут никогда.

Глава семнадцатая

Я постучал в заднюю дверь.

Никто не откликнулся.

Я открыл дверь и вошел в дом.

И сразу же услышал их смех. Смех Мег был высоким, с девчачьими взвизгами, Вуфер непрерывно хихикал, как истеричка. А Вилли-младший и Донни – более низкими, более мужскими голосами.

Мне нельзя было здесь находиться – я был наказан. Я собирал модель самолета В-52, рождественский подарок от папы, и одно колесо никак не становилось на место. Трижды или четырежды я пробовал его приладить, но потом вскочил и вдребезги разнес чертову модель о дверь спальни. Появилась мама, закатила неслабую сцену – и мне было велено не выходить из дома.

Но мама сейчас отправилась за покупками. И я по меньшей мере на какое-то время очутился на свободе.

Я направился к спальням.

И увидел, что юные Чандлеры зажали Мег в углу у окна.

Донни обернулся:

– Привет, Дэвид! А она боится щекотки! Мег боится щекотки!