Девушка по соседству - Джек Кетчам (1989)

Вилли фыркнул и рассмеялся. Рут бросила на него гневный взгляд.

Она спустила с девочки ее маленькие белые хлопчатобумажные трусики до самых скоб на щиколотках.

– Получишь пять за потворство и десять за Мег. Еще пять за непослушание. Это значит – двадцать.

Теперь Сьюзан плакала навзрыд. Я видел потоки слез, стекающие по ее щеке, и внезапно почувствовал жгучий стыд. Я начал пятиться к дверям. Каким-то шестым чувством я понял, что Донни тоже хочет убраться отсюда. Но Рут заметила нас.

– Стойте тут, мальчики. Девочки всегда плачут, с этим ничего не поделаешь. Но все это для ее же блага, и то, что вы здесь, тоже важно. Я хочу, чтобы вы остались.

Ее пояс был из довольно тонкой ткани, не кожаный. Может быть, Сьюзан будет не так уж больно, подумал я.

Рут сложила пояс вдвое и занесла над головой. Ремень со свистом рванулся вниз.

Шлеп!

Сьюзан резко втянула в себя воздух и зарыдала в голос.

Попка у нее была такой же бледной, как груди Рут. И сейчас она дрожала. На ее левой ягодице, прямо у ямочки, появилось красное пятно. Рут снова подняла пояс. Губы ее были крепко сжаты. На лице никаких эмоций. Она была сама сосредоточенность.

Пояс просвистел снова, и Сьюзан взвыла.

Потом третий удар, четвертый, без малейшего промедления, друг за другом.

Теперь ее попка вся пошла красными пятнами.

Пятый.

Сьюзан захлебывалась мокротой и слезами. Она не вдыхала воздух, а глотала его отрывистыми глотками.

Рут размахнулась сильнее. Нам пришлось на шаг отступить.

Я считал про себя. Шесть. Семь. Восемь, девять, десять.

Ноги Сьюзан задергались. Пальцы, вцепившиеся в постельное покрывало, побелели.

Я никогда не слышал таких рыданий.

Беги, подумал я. О господи! Я бы уже давно сбежал.

Но она, конечно, не могла сбежать. Ее словно цепью приковали к кровати.

И я сразу подумал об Игре. Хотя я и морщился всякий раз, когда пояс обрушивался на тело девочки, я не мог отделаться от мысли об Игре. Это было поразительно. Взрослый человек. Взрослый человек играет в Игру. Не точь-в-точь как мы, но достаточно близко.

Рут, подумал я, играет в Игру. Черт меня дери.

И внезапно все перестало представляться чем-то недозволенным. Чувство вины испарилось. Но возбуждение от происходящего никуда не делось. Мои ногти глубоко врезались в ладонь.

Я продолжал считать. Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать. У Рут на лбу и на верхней губе выступили капельки пота. Удары она наносила как-то механически. Четырнадцать. Пятнадцать. Ее рука взлетала вверх. Было видно, как вздымался ее живот под бесформенным платьем.

– Ого!

Вуфер проскользнул в комнату между мной и Донни.

Шестнадцать.

Вуфер пялился на покрасневшее, искаженное лицо Сьюзан.

– Ого! – снова произнес он.

И я знал: он думает то же, что и мы все.

Наказания были семейным делом. Во всяком случае, в нашей семье. Да и в любой другой тоже, насколько мне было известно.

Но это не было наказанием. Сейчас это была Игра.

Семнадцать. Восемнадцать.

Сьюзан свалилась на пол.

Рут склонилась над ней.

Девочка рыдала, все ее тщедушное тельце дергалось. Она обхватила голову руками, подтянув коленки к груди – насколько скобы позволяли это.

Рут тяжело дышала. Она натянула на Сьюзан трусики и расправила платье.

– Хорошо, – мягко сказала она. – Пока хватит. Отдохни. Еще два остаются за тобой.

Какое-то время мы все стояли молча, слушая приглушенные рыдания Сьюзан.

И тут послышался шум подъезжающей машины.

– О черт! – сказал я. – Мама!

Я пронесся через гостиную, выскочил в заднюю дверь и посмотрел сквозь живую изгородь. Мама подъехала вплотную к гаражу. Багажник машины был открыт, и мама доставала из него пакеты с логотипом супермаркета. Я рванул по дорожке к нашей парадной двери и взлетел наверх, в свою комнату. Сел и раскрыл журнал.