Мастер-класс - Кристина Далчер (2020)

Это была слепящая пелена ярости, пелена, вызванная таким гневом, какого я никогда раньше не испытывала, а потому не знала, как им управлять. Этот гнев был того же ярко-красного цвета, как открытая рана. Фредди — моя дочь! Моя дочь! Моя! И я ни за что на свете не допущу даже мысли о том, чтобы кто-то посмел применить к ней физическую силу — мало того, нанести ей увечье, изуродовать ее безупречное детское тело! Какая бы причина, с точки зрения других людей, для подобного действия ни возникла.

«Она такая розовая!» — восхищенно сказала Энн, когда медсестра впервые принесла мне новорожденную Фредди. В больнице всегда так делают — уносят твоего ребенка и начинают что-то там с ним делать. Очищать, обмывать, измерять рост и вес, а может, вводить ему сыворотку гениальности. Во всяком случае, я даже за эти несколько минут успела соскучиться и успокоилась, лишь когда медсестра снова приложила малышку к моей груди.

Энн провела пальцем по крошечной ручке.

— Вся такая розовая! И такая маленькая! Идеальная. Нет, это же просто удивительно!

— Ничего, вскоре она подрастет, и у нее тоже будут шрамы, как у тебя, как и у всех ребят. Полчаса на первом в ее жизни велосипеде — и прощай идеальная розовая кожа, — засмеялась я, все еще слегка пьяная после наркоза. — С каждым малышом так. Никого нельзя защитить полностью и навсегда.

Но Энн за последние сутки явно успела вжиться в роль старшей сестры.

— Я буду ее защищать, мама. Я сумею защитить ее полностью и навсегда.

Я улыбнулась. Как это было бы прекрасно!

И вот сейчас я сама оказалась не в состоянии защитить свою девочку.

Я не могла потом вспомнить, как выбежала из столовой, взлетела по лестнице и миновала пятьдесят ярдов до ближайшего туалета. Рисунок на белой кафельной плитке описывал у меня перед глазами круги, и я без сил упала на колени. Сколько я ни старалась, я не смогла снова представить себе того «розового и идеального» малыша — перед глазами у меня были только отвратительные отметины, которые чья-то злобная рука оставила на запястье моей дочери.

Моей дочери. Моей.

Глава сорок седьмая

Единственное, о чем я была способна думать, ведя утренние занятия по двум из «трех R»[43], — это что я скажу Малколму, когда позвоню ему сегодня. А позвоню я ему непременно, даже если ради этого мне придется отсосать у Алекса Картмилла, потому что иначе, боюсь, он мне свой телефон не даст.

Я видела синяки на руке моей дочери. Я видела эту ужасную припухлость у нее на запястье. Малколм, пожалуй, вполне способен заслужить звание Самого Дерьмового Отца Года, но он все еще отец Фредди. И ему придется хоть как-то отреагировать на этот случай рукоприкладства.

На какое-то время от этих мыслей меня отвлекли детишки, по очереди анализировавшие тот рассказ, который мы с ними только что прочитали. Это даже слегка напоминало нормальный интересный урок — то, что я действительно люблю в работе учителя. Или, точнее, что я любила бы в работе учителя, если бы проводила больше времени с детьми и действительно занималась преподаванием вместо того, чтобы готовиться к ежемесячным тестам. Моя группа в то утро состояла из дюжины шестиклассников, которые были всего на пару лет старше Фредди. Оказалось, что у них возникло множество вопросов.

— Такое ощущение, словно собака оказалась умней того парня, — сказал один мальчик. — Ну, то есть этот пес отлично понимал, что надо перебираться в другое место и искать что-нибудь получше. Да и вообще — какому идиоту могло прийти в голову отправиться в полном одиночестве пешком, когда мороз пятьдесят градусов? Разговор о герое Джека Лондона и дикой собаке напомнил мне о том жуке, чешуйнице, за которым мы с Мелиссой вчера вечером наблюдали в общей гостиной. Люди делают выбор; животные действуют инстинктивно. Интересно, думала я, кто из них в итоге окажется удачливей и выживет?