Охота на охотника - Карина Демина (2021)

Потому и жив еще. И проживет.

Она дернула за ворот рубахи, подцепила тонкую волосяную нить.

Если бы тогда, однажды вечером, когда стрекочут кузнечики и воздух звенит от комарья, он сказал бы ей, что все еще любит, если бы позвал… ладно, даже не замуж, но просто в дом… Она бы согласилась.

Не позвал. И ладно.

И… главное, что цел до сих пор, как и этот оберег, сплетенный из собственных, Властимиры, колец, заговоренный ее кровью. Прав был поганец Затокин, полагая, что Одовецкие знают куда больше, нежели прочие. Древняя кровь.

Древняя сила.

И знания тоже древние…

Запретные. Не потому как во вред, но просто… опасно душу свою на части делить.

Жива еще.

Бьется искоркой малой, и надо лишь помочь, поднести к губам, выдохнуть…

– А ты стала еще красивей, – он очнулся и заговорил, бестолковый упрямый мужчина. – Так не бывает.

– А ты остался все таким же упрямым, – она давно разучилась плакать, а потому просто смахнула каплю с ресниц. – И жить ты будешь… и объяснишься… и ты, и сынок твой, а вздумает опять финтить, я его выпорю.

– Сам… выпорол… – дышал он с трудом.

И губы посинели.

И кто ж в его-то годах выкладывается так? Ран открытых нет, но тело… износилось, постарело.

Перегорело.

Не тогда ли, не той ли ночью, когда она, на свою беду, выбрала остаться?

– Это хорошо, но я еще добавлю, – Одовецкая поднесла оберег к губам и просто выдохнула. Вот так, у нее еще хватит души. С кем ею делиться, как не с тем, кому она и вправду нужна.

Аглая взрослая. Сильная.

И путь у нее свой. И негоже на нем мешаться, а…

– Что ты творишь? – Довгарт нахмурился.

– Ничего, – она вернула оберег, прижала к коже. – Сейчас станет легче. И не надо на меня так смотреть. Я твоих взглядов не боюсь.

– А чего боишься?

– Уже, наверное, ничего…

Ее страх.

Ее проклятье. Умер. Ушел. Его не стало. И первое время она не позволяла себе поверить в такое-то счастье. Тогда она часто просыпалась по ночам, несмотря на успокоительные настои. Лежала. Вслушивалась в темноту, не раздадутся ли знакомые шаги.

Не скрипнет ли дверь. Не…

Он не позволял себе приблизиться, но и того, как смотрел, хватало, чтобы этот подспудный страх ожил.

– Я… – с его губ отходила нехорошая синева. – Должен признаться, это я твоего мужа бывшего убил.

– Ты?

– Сесть поможешь?

– Лежи пока, – она погладила его руку.

Морщинистая.

Но пальцы сильные. И кожа темная, обветренная. И шрам вот этот, ладонь пересекающий, она помнит преотлично. Сама тогда затягивала края широкой раны, но неумело еще, вот и остался шрам.

– Что тут… творится?

– Уже ничего… – Одовецкая огляделась.

Военные. Целители.

И военные целители. Подобие порядка. Раненым помогают, кого-то вяжут, чтобы препроводить вниз, кого-то допрашивают, но спокойно, без суеты.

До них тоже черед дойдет, но после.

– Понятно… я… сперва… мне сказали, что ты после родов рассудком повредилась. Что бывает. Перегорела, вот и… Я хотел видеть, приезжал, но не позволили. Дом под колпаком. Защита такая… я ломать побоялся, дурак.

– Почему дурак?

– Потому что понять бы мог, что неспроста… Они мне, мол, покой нужен. Лечение. Я и поверил. Целители же… с-скоты… извини, их бы тоже, но только до него руки дотянулись. Потом сказали, что ты совсем плоха… что… а тут слухи вдруг про развод.

Слухи ходили всякие и разные.

И Одовецкая знала, что большей частью самого неприглядного свойства. Но как раз на слухи ей было плевать.

– Я тебя найти пытался…

– Не только ты, – она вздохнула и все же помогла этому невозможному человеку сесть. И ведь только-только полегчало, выровнялся ритм сердечный, а туда же… у него ведь не только с сердцем плохо. Печень откровенно увеличена. В желчном камни, а желудок в язвах.

Как можно запустить себя до такой-то степени?