– Дальше… я точно не знаю. Я не успел… и писем она не оставила. Последнее, о чем просила, – защитить Аглаю. Она писала, что Затокин хочет поставить эксперимент в полевых условиях. Ему хотелось славы, и он спешил, а Яська испугалась за дочь… если лекарства не хватит вдруг, то он вновь примется выкачивать кровь. Или не только кровь…

Эксперимент в полевых условиях?

И стало быть, в эпидемии виноват не старый погост, зараза на котором тихо спала не одну сотню лет? Но… что пошло не так? Вакцина не подействовала? Или возбудитель оказался чересчур подвижен? Он, изменившись в человеческом теле – а такое случается часто, – находил себе новые жертвы. И вновь менялся. Он оказался на удивление живуч, чего от него не ждали.

А еще вирулентен.

– Я приехал, когда зараза расползлась. Мы остановили ее, но… огнем, – Дубыня замер у окна, и теперь Властимира видела лишь его спину. – Мы обкладывали огненным валом деревни. И ждали… пока все не умрут, ждали. Мы поставили посты на реках. Мы перекрыли дороги. Мы… созвали всех целителей, кого только могли. Да без толку…

– Как они умерли?

– Мама, – подала голос Аглая. – Мама его убила… я… я помню. Не надо, дядька Дубыня, я… я уже не была такой маленькой. И вспомнила вот… маме было плохо. Наверное, она тоже заразилась. На лице появились пятна. Вот тут.

Аглая коснулась щеки.

– И на лбу тоже, – она прикрыла глаза. – И еще кровь у нее шла из уха… она кричала… она поняла, что умрет, и не только она. У отца сыпь пошла по шее… Он, наверное, испугался.

Еще бы.

Вряд ли этот ублюдок планировал ставить эксперименты на себе самом.

– Он взял меня вниз. В лабораторию. Он обещал, что мне не будет больно, но я тогда сильно испугалась. Я не знаю, почему закричала. Прибежала мама, вырвала меня. Я помню все, только как-то странно, будто кусочками. Вот мы внизу. Вот наверху. Мама меня прижимает, а отец кричит, что я – их шанс, что нужно взять мозг, там концентрация вещества будет выше. И мама тоже кричит. Что он обезумел, что все… все закончено. Он ее толкнул. Дернул меня за руку. Я тоже закричала. Со страху. Его укусила, а он меня ударил. Он никогда меня не бил.

Она разглядывала бледную кожу с крохотным шрамиком.

– Я спряталась, вырвалась и спряталась за столом. А он сказал, что это бесполезно. Что я всего-навсего ребенок. Ничем от других не отличаюсь, и вообще… будут еще дети. А он гений и должен жить. И тогда мама его ударила. Кочергой. По голове. А потом еще по спине… и попала острой частью… проткнула… и вытащила. Засмеялась так громко-громко.

– Девочка…

Аглая закрыла лицо руками.

– Она сказала мне уходить… сказала, что ошибалась, что нельзя позволить заразе и дальше… надо, чтобы дом сгорел. Весь. Она вытащила полено из камина. И второе… я сидела тихо-тихо. Было так страшно, потом она вдруг споткнулась и упала. Огонь же пополз… я смотрела на него. Надо было уходить, а я сидела и смотрела. Пока не появились вы…

– Я опоздал.

Аглая покачала головой.

– Вы пришли вовремя. Как понимаю, тогда температура поднялась достаточно высоко, чтобы убить возбудителя. Поэтому вы не заразились. А я… мне или повезло, или у него действительно получилось.

– Повезло, – жестко отрезала Властимира.

– Да, бабушка… я тоже так думаю.

– Я сжег поместье. Потом уже и вашу лабораторию. Всю. Закрытую библиотеку тоже. Я опасался, что если пришлют кого расследовать, то…

Суд.

Слухи, которых не избежать, и самого чудовищного свойства. Хотя что может быть чудовищнее-то? Вообразить сложно. А стало быть, гибель рода, репутацию которого не восстановить после такого-то… Что было бы с нею?

Заступился бы Александр? Несомненно.

Он не из тех, кто бросает своих, а Властимира давно уж стала близка, но ему и без того приходилось тяжко. А неподсудные Одовецкие вполне могли бы стать причиной нового бунта.