Охота на охотника - Карина Демина (2021)

– И Таровицкие… Мне они в лучшем случае не ответят, Сашенька, но если спросите вы, если потребуете, призовете клятву, они не посмеют солгать. Я должна знать. Понимаете?

Он наклонил голову.

– И да, я предполагаю, что правда будет не совсем та… Вся моя жизнь, как показывает опыт, была не совсем той…

В подземельях сыро. Тихо.

И спокойно. Здесь кажется, будто мира за пределами узких этих коридоров не существует вовсе или же он, этот мир, до невозможности далек, выдуман. Стерты краски, приглушены звуки. Пыль под ногами. Мох на стенах, влажноватый, пышный.

И голоса вязнут в нем.

Здесь можно без боязни говорить обо всем, о прошлом ли, будущем, о надеждах ли несбывшихся, о чаяниях ли… здесь…

– Я никогда и никому… даже подругам… впрочем, подруг у меня никогда-то и не было. Меня растили с мыслью о служении. Людям и роду. Вернее, роду и людям… именно так. Я должна была продолжить дело моих родителей, приумножить знание и силу. Целители весьма тщеславны, особенно те, которых Господь наделил настоящей силой. И я тоже не избежала сего греха… за грех его родители не считали. Они учили меня сами. И учили так, что свободного времени, которое можно было бы потратить на всякого рода глупости вроде дружбы, просто не оставалось. Мне исполнилось восемнадцать, когда меня вывезли в свет. Я знала все, что положено барышне этого возраста, а еще и целителю первого уровня силы, но я совершенно не разбиралась в людях. Я мнила себя стоящей выше их, упивалась собственным знанием, а потому и попалась.

Здесь говорит вода. Тихо-тихо.

Шелест подземной реки, ласковое урчание воды, которая пробирается под завалами камней, и тревожная нервная капель. Пальцы Одовецкой подрагивают.

– Мне нашли мужа. Спорить я и не думала, всецело полагаясь на родителей, да и Затокин умел производить впечатление своим умом, и не только. Он был мил. Очарователен, когда хотел. И харизматичен. Я далеко не сразу поняла, что он есть такое. К счастью, я весьма быстро забеременела и родила дочь, что и вызвало изрядное его недовольство.

Слова Одовецкой уходят в камень, как вода. И камень становится мягким, податливым.

– Именно тогда он впервые поднял на меня руку. Представляете? Меня в жизни никто и никогда… а он… он молча меня избил. А после сам же убрал следы. Не залечил, отнюдь. Только следы… я сама срастила трещину в ребре, и это его взбесило вновь…

– Вы…

– Сбежала к родителям, но они не пожелали скандала. Более того, они мне не поверили, – Одовецкая криво усмехнулась. – В конце концов, я ведь всего-навсего девочка, бестолковая и утомленная долгими родами. Я сама не понимаю, что говорю. А он старше, умнее… и должен перенять дела рода. Меня вернули. И настоятельно посоветовали не глупить, а просто поговорить с мужем. Найти общий язык. И я поверила… это ведь так просто – поверить, что именно ты и виновата во всем. Родила дочь? Надо было рожать мальчика, и в следующий раз родится именно он. Только следующего раза не было. Почувствовав свою безнаказанность, он словно обезумел. Из нашего дома была изгнана почти вся прислуга, кроме той, которую нанял он. А я… мне запрещалось покидать пределы собственных покоев. Практика? Помилуйте, о какой практике может идти речь, если я не способна и на малое. Я бездарна. Я позор рода. Я… я верила во всю эту чушь.

– И не пытались?