Триумфальная арка - Эрих Ремарк (1946)

Роланда вернулась к Равику. Глаза ее сияли, как могут сиять лишь глаза любовников и удачливых коммерсантов.

— Прощай, Равик. Не забудь, о чем я тебе говорила.

— Не забуду. Прощай, Роланда…

Она удалилась, сильная, статная, с ясной головой — будущее было для нее просто, а жизнь хороша.

Равик сидел вместе с Морозовым перед рестораном «Фуке». Девять часов вечера, все столики на террасе были заняты. Где-то вдали за Триумфальной аркой белым, холодным светом горели два фонаря.

— Крысы бегут из Парижа, — сказал Морозов. — В «Энтернасьонале» пустуют три номера. Такого не бывало с тридцать третьего года.

— Их скоро займут другие беженцы.

— Какие же?..

— Французы, — сказал Равик. — Из пограничных районов. Как в прошлую войну.

Морозов поднял рюмку и увидел, что она пуста. Он подозвал кельнера.

— Еще графин «пуйи»… Что же будет с тобой, Равик?..

— Ты хочешь, чтобы и я на манер крысы?..

— Вот именно.

— Нынче и крысам нужны паспорта. И визы.

Морозов укоризненно посмотрел на него.

— А разве до сих пор они у тебя были? И все-таки ты жил в Вене, в Цюрихе, в Испании и в Париже. Но теперь тебе пора исчезнуть.

— Куда? — спросил Равик, он взял графин, принесенный кельнером, и налил в холодную, запотевшую рюмку легкого вина. — Может быть, в Италию? Там меня поджидает гестапо. На самой границе… В Испанию? Там фалангисты.

— В Швейцарию.

— Швейцария слишком мала. В Швейцарии я был трижды. Всякий раз полиция через неделю задерживала меня и высылала обратно во Францию.

— Ну, а если в Англию? Поедешь из Бельгии зайцем.

— Ничего не выйдет. Поймают в порту и отправят обратно в Бельгию. А Бельгия — страна, противопоказанная эмигрантам.

— В Америку тебе не попасть. Как насчет Мексики?

— Беженцев там полным-полно. Да и пускают только тех, у кого есть хоть какое-то подобие документа.

— А у тебя вообще ничего?

— В тюрьмах, где я сидел под различными фамилиями за нелегальный переход границы, мне давали справки об освобождении. Сам понимаешь, это не лучшие документы. Я их тут же уничтожал.

Морозов ничего не ответил.

— Больше бежать некуда, старина, — сказал Равик. — Возможность бежать рано или поздно кончается.

— Ты, конечно, знаешь, что тебя ждет, если начнется война?

— Еще бы. Французский концлагерь. Он, безусловно, будет довольно скверным — ведь ничего не подготовлено.

— А дальше что?

Равик пожал плечами.

— Стоит ли заглядывать так далеко вперед?

— Хорошо. А подумал ли ты, что случится, когда заварится вся эта каша, а ты будешь сидеть в концлагере? Чего доброго, попадешь в лапы немцам!

— Как и многие другие. Это вполне вероятно. А может быть, нас успеют вовремя выпустить. Кто знает?

— Ну, а дальше что?

Равик достал сигарету.

— К чему весь этот разговор, Борис? Я не могу покинуть Францию. Для меня жить где-нибудь в другом месте либо опасно, либо невыносимо. Да я и сам больше не хочу никуда бежать.

— Значит, ты никак не хочешь уезжать?

— Не хочу. Я уже все обдумал. Не могу тебе это объяснить, да этого и не объяснишь. Просто не хочу уезжать.

Морозов помолчал, разглядывая людей, сидевших за соседними столиками.

— А вот Жоан, — вдруг сказал он.

Она сидела с каким-то мужчиной довольно далеко от них, на террасе, выходившей на авеню Георга Пятого.

— Ты его знаешь? — спросил Морозов.

Равик всмотрелся.

— Нет.

— Похоже, она меняет их довольно часто.

— Торопится жить, — равнодушно заметил Равик. — Как большинство из нас. Все задыхаются, боятся что-то упустить.

— Это можно назвать и по-другому.