Мотылек - Анри Шаррьер (2014)

– Мы с другом решили, что, если нас отправят на гильотину, мы передадим тебе нашу гильзу, чтобы помочь тебе снова бежать. Мы ее отдадим Сьерра, а он передаст тебе.

– Вы думаете, что вас приговорят к смертной казни?

– Почти уверены, шансов избежать ее очень мало.

– Если вы так уверены, то почему вас держат в общей камере?

– Они боятся, что в одиночке мы решимся на самоубийство.

– Ах так. Вполне вероятно. И что же вы сделали?

– Скормили одного черта хищным муравьям. Я говорю тебе об этом потому, что следствие располагает неопровержимыми доказательствами. Нас застукали на месте.

– Где это произошло?

– На сорок втором километре, в лагере смерти за ручьем Спаруин.

В этот момент к нам присоединился его товарищ. Он из Тулузы. Я предложил ему сигарету. Он сел рядом с приятелем напротив меня.

– Мы никогда не интересовались чужим мнением, – сказал только что подошедший к нам, – но было бы интересно узнать, что ты думаешь о нас, Папийон?

– Что я могу думать, если ничего не знаю? Как я могу судить, правильно вы поступили или нет, скормив муравьям живого человека, пусть даже черта, по-вашему. Чтобы выразить свое мнение, мне необходимо знать это дело от А до Я.

– Я тебе расскажу, – сказал тулузец. – Лагерь «Сорок второй километр» – это лагерь лесорубов, он лежит на расстоянии сорока двух километров от Сен-Лорана. Дневная норма выработки на одного заключенного – один кубометр древесины твердых пород. А вечером ты должен стоять на своей делянке и отчитываться за работу. Срубленные деревья должны быть хорошо разделаны и аккуратно уложены в штабеля. Приходят надсмотрщики в сопровождении тюремщиков-арабов и начинают проверять, сделал ли ты свою норму или нет. Если норма сделана и они приняли работу, то каждый кубометр древесины метится своей краской: зеленой, красной, желтой – в зависимости от дня недели. Да еще проверяют, чтобы каждое бревно было твердой породы. Если нет – работа не принимается. Удобнее и лучше работать в паре. Так и поступают. Часто мы не справлялись с заданием. Тогда нас вечером сажали в карцер и не давали есть. Утром выгоняли на работу и снова не кормили. Новая норма возрастала ровно настолько, сколько было не сделано накануне. Они хотели, чтобы мы так и сдохли на работе. С нами обращались хуже, чем с собаками.

Так продолжалось долго, мы ослабели, и выработка наша упала. В довершение всего к нам приставили специального стражника, не просто надзирателя, а араба, который и надзирателем-то не был. Он пришел к нам на делянку, сел под куст, зажав свою плетку из сыромятной кожи между коленями, и принялся издеваться над нами и оскорблять. Он жрал у нас на глазах и облизывался, нарочно вызывая еще большее чувство голода. Короче, он устроил нам адскую жизнь без начала и конца. У нас были две гильзы по три тысячи франков в каждой. Мы приберегали деньги на побег. Однажды мы решили его подмазать. От этого нам стало еще хуже. К счастью, он подумал, что у нас только одна гильза. Его система оказалась простой: скажем, за пятьдесят франков он разрешил нам воровать из штабелей, уже оприходованных накануне. Мы брали неокрашенные бревна и таким образом делали свой кубометр. Таким способом он получил от нас около двух тысяч. Давали и по пятьдесят, и по сотне.

Как только мы стали справляться с нормой, араба от нас убрали. Думая, что араб, получивший от нас столько денег, не выдаст нас, мы продолжали действовать в прежнем духе. Брали бревна из оприходованных штабелей и укладывали в новые. Но мы ошиблись. Он стал следить за нами и однажды, незаметно подкравшись, увидел, что мы по-прежнему воруем бревна. Он выскочил из кустов и закричал:

– Так-так! Воруем – и не платим. Пятьсот франков, иначе – донесу.

Мы подумали, что дальше угрозы он не пойдет, и отказались платить. На следующий день он появился снова.

– Либо заплатите сегодня вечером, либо окажетесь в карцере.