Мотылек - Анри Шаррьер (2014)

Через месяц Гезепи убили. Ночью, ударом ножа в сердце. Вы спросите, кто это сделал? Дело ясное.

Вот, собственно, и вся подлинная история о каннибалах, съевших человека, которого они еще и зажарили на его же собственной деревянной ноге. Человека, который сам, в свою очередь, съел мальчишку, бежавшего с ним.

В ту ночь я переместился на край нар, заняв место выбывшего из наших рядов. Клузио попросил остальных передвинуться на одного человека и оказался рядом со мной. На новом месте, хотя и прицепленный левой ногой к брусу, я мог сидеть и наблюдать за всем, что делалось во дворе. Тюремные власти предпринимали чрезвычайные меры предосторожности. Никакой ритмичности и связи между сменами караула не прослеживалось. Патрулирование велось постоянно. Патрульные группы следовали одна за другой, часто меняя интервалы и направление. Они могли в любой момент неожиданно появиться с противоположной стороны.

На ногах уже стою крепко, их немного ломит к дождю. Снова нацелен на новые действия, но что предпринять – не знаю. В камере нет окон. Вместо этого – единый зарешеченный пролет во всю длину комнаты и от уровня нар до крыши. Камера устроена таким образом, что северо-восточный ветер (только ветер, к сожалению) гуляет в ней свободно. Неделя наблюдений не дала никаких результатов: никак не удалось найти брешь в системе организации охраны. Впервые я был близок к тому, чтобы признаться себе в собственном бессилии избежать одиночной камеры в тюрьме острова Сен-Жозеф. Мне рассказали, какой ужас меня ожидает там. За тюрьмой закрепилось прозвище «Людоедка». Еще одна справка: за восемьдесят лет существования тюрьмы из ее стен никто не убегал.

Конечно, признание самому себе, хотя бы наполовину, что ты на этот раз проиграл, побуждало задуматься о будущем. Сейчас мне двадцать восемь. Капитан обещает пять лет одиночки. На меньшее трудно рассчитывать. Значит, к освобождению мне исполнится тридцать три.

В гильзе еще достаточно денег. Если бежать не придется, что очень похоже, то, по крайней мере, надо позаботиться о собственном здоровье. Трудно выдержать пять лет одиночного заключения. Можно сойти с ума. Поэтому необходимо хорошо питаться, и с первого же дня заключения я должен подчинить свое тело и сознание строго продуманному и выверенному распорядку и линии поведения. Насколько это возможно, следует оставить мечты о воздушных замках, особенно в дневное время. Не тешить себя идеей мести. Значит, с сегодняшнего дня мне необходимо готовить себя к суровому наказанию, жестокому испытанию, из которого я обязательно выйду победителем. Да, злоба моих преследователей ни к чему их не приведет. Я выйду из одиночки умственно и физически полноценным.

Избрав себе линию поведения, я приободрился и обрел спокойствие. Ласковый ветер, гулявший по палате, коснулся меня и принес облегчение.

Клузио тонко чувствовал те моменты, когда я не был расположен к разговору. Поэтому он не мешал мне и много курил. На небе показались звезды. Я спросил его:

– С твоего места видны звезды?

– Да, – сказал он, немного наклонившись. – Но я бы предпочел не смотреть на них, они напоминают мне о тех, что сверкали над нами во время побега.

– Не беспокойся, мы увидим тысячи звезд в следующий раз.

– Когда? Через пять лет?

– Клузио, скажи, а разве не стоит прожитый нами год пяти лет одиночки? Наши приключения, люди, которых нам довелось встретить? Ты предпочел бы остаться на островах с самого начала и не бежать? Конечно, то, что нас ждет, не сахар, но неужели ты сожалеешь о том, что решился бежать? Скажи прямо: сожалеешь ты или нет?

– Папи, ты забываешь об одном: ты провел семь месяцев с индейцами. Если бы я был с тобой, я бы тоже так думал. Но я-то сидел в тюрьме.

– Прости. Я забываюсь. Вечно витаю где-то в облаках.