Следы в Крутом переулке - Валерий Винокуров, Борис Шурделин (1989)

Потом вдруг встрепенулся: кто-то тряс за плечи, сжимал пальцами подбородок. Открыл глаза и увидел Верино лицо.

— Где я? — спросил он.

— Гришка, зачем мы здесь? — шептала Вера. — Сонька врет все, да? Почему Надька молчит? Я ж тебя люблю… никто тебя не будет любить так, как я…

Увидел в дверном проеме ее сестер. Обе смотрели не на Веру, а на него, разметавшегося на диване. Он улыбнулся, потянулся.

— Не слушай ты их, Верочка, не слушай. Скажи, пусть укладываются. В спальне или где там хотят. Мы с тобой здесь поместимся. Записка моя где? — вспомнил вдруг он. — Дай мне.

Она протянула ему записку.

— Им не показывала? — шепнул ей на ухо. Вера покачала головой. — Молодец!

Малыха скомкал записку, сунул в карман.

— Скажи им, пусть укладываются, — повторил он.

И опять заснул. И снова тревожным сном. Спящий, он метался в поисках чего-то, не находил, горячился, снова искал. Но все равно то был сон. Лишь утром, когда уже окончательно рассвело, он, проснувшись, понял, что всю ночь готов был выполнять задание прокурора.

Вера, оказывается, спала рядом на раскладушке. Он понял это, увидев сложенную раскладушку около дивана и на ней простыни.

Сестры собирались на похороны.

— Будете уходить, — громко сказал он, не вылезая из-под одеяла, — закрывайте двери, как следует. Снаружи. И никому ни слова. Будто меня тут нет. Пусть все считают, что в доме никого нет.

Жена подошла к нему.

— Гриша, ты тут поосторожней, — тихо сказала она. Он только улыбнулся ей в ответ. — Поесть возьми там, на плите.

Едва проскрипел ключ в замке, как Малыха вскочил с дивана. Оставшись в доме один, он почувствовал себя легким, свежим, освобожденным. И только заметив, что все ставни по-прежнему закрыты, помрачнел.

13

Деду Рекунову можно было доверять безоговорочно, но «человеческая память — инструмент несовершенный», как любит повторять наш школьный товарищ Костюсь. Да, в важных делах надо доверять только тому, что подтверждено документально или многими свидетелями. Исчезновение командира отряда. Как это сейчас практически расследовать? Или то, что касается самого замысла операции? Вряд ли стоит слишком полагаться на мнение деда Демьяна. Ведь вполне возможно, что командованию отряда все представлялось в ином свете и у него были основания верить в успех. Провокация врага? Тогда не исключается «сорок третий», то есть предатель. Но он должен был, помимо прочего, перехватить донесение Рекунова, переданное через Василька.

Встретиться с Виктором Кравчуком мне было несложно. Я давно знал этого парня, выросшего на Микитовке. Сейчас его уже и парнем называть как-то неприлично — все-таки секретарь партбюро конвертерного цеха «Южстали». Общительный, толковый, он располагал к себе. Когда началась война, ему было девять, и тринадцать, когда она кончилась. Партизанская история: разве напишет ее кто-нибудь без главы о мальчишках?

— Ты думаешь, я много чего помню? — так ответил мне Виктор.

Он помнил, как пришли немцы. Первый день оккупации помнил.

На закате того дня с белесого, распаренного жарой и опаленного пожарами неба на город хлынул буйный, хоть и без грома, без молний, ливень. Потоки воды прибили к крышам, к раскаленным стенам, к захламленным мостовым дымы и пыль. Дымы ползли во дворы, пыль превращалась в липкую жижу.

А немцы вступали в город по криворожскому шоссе.

Кто-то встречал их на бугре с караваем. Немцы хохотали.

Кто-то закрывал ставни поплотнее. Пока что немцы этого не замечали.

Кто-то прятался в погребах. Пока что немцев это не интересовало.

Они без удержу, захлебываясь, хохотали.

Именно этот — торжествующий, самоуверенный, надрывный — хохот больше всего запомнил Кравчук.

Я встретил его у старой проходной, мы прошли два квартала по Большому проспекту и, постелив газеты на влажную скамейку, расположились под старой ветвистой липой.