Следы в Крутом переулке - Валерий Винокуров, Борис Шурделин (1989)

— Не поверишь. Приходя из отряда, Антоша ночевал дома: ведь все вокруг считали, что он на строительстве дороги работает, еще косились, что не ушел в партизаны, а немцам помогает. Так что дома он ночевал законно. А рано утром шел на заливной луг под обрывом — вел туда двух коз на выпас. Я сидел в бурьянах и поджидал его. Витек стоял на карауле, на самом обрыве: в случае чего, далеко все видел. Проходя мимо с козами — один козел у него упрямый был, упирался, — Антоша успевал мне все сказать, что надо. И спускался вниз, а я бежал к дядьке Демьяну. А дядька мне передавал что-нибудь от Андрея Привалова.

И через полчаса я уже снова сидел в бурьянах. Когда Антоша возвращался, я успевал ему сообщить все, что велел дядько Демьян. А в то утро он не появился, значит, и дома по ночевал. Я когда в плавнях его нашел, он такой грустный был. Жене просил передать — первый раз со мной о личном заговорил. Уходя, я обернулся. Видел, как он косу сложил и пошел вдоль протоки. Больше я его никогда не видел.

— Не знаешь, почему его хоть посмертно не наградили?

Новоднепровск освободили в начале февраля.

На промерзшую землю, покрытую грязным, задымленным снегом, лил холодный дождь.

Раскисли дороги. Немецкие машины, пытавшиеся скорее улизнуть из города, сползали в придорожные канавы и навсегда застревали в них. Для убегавших — навсегда, тем, кто возвратится, они еще послужат.

Гусеницы удиравших танков дробили брусчатку и булыжные покрытия шоссе на Кривой Рог.

Уходя, немцы взрывали свои склады.

Прибиваемые дождем, дымы стелились по земле, обволакивали дороги и толпы спешивших вырваться из города солдат.

Поспешное бегство оккупантов спасло город от еще больших разрушений. Его и так изрядно потрепали за два с половиной года. Но — как бы там ни было — город выжил.

Вслед врагу город смотрел темными окнами, оледеневшими ветвями деревьев, грязными снежными шапками камышовых крыш, горящими развалинами.

А люди, жители этого города, смотрели в другую сторону. Не в опостылевшие спины врагов, а туда, откуда шли свои.

Таким запомнил этот день Василь Щербатенко.

— Откуда мне знать? Разве тогда кто думал о наградах. Отряд ведь весь, считай, погиб.

— А тех двоих раненых, что вы после нефтебазы к деду привели, — ты знал?

— Одного знал. Двоюродный брат мой, по отцу. Алик Щербатенко. Они в Запорожье жили, к нам иногда на лето приезжали. Но он старше меня лет на десять был. Да, ему тогда уже двадцать пять было. С начала войны я его не видел, даже не знаю, как он в отряд попал. После того, как твоя мать его на ноги поставила, в степи партизанил, потом в армии до конца войны, а в сорок шестом умер: говорили, от старых ран. Он на нефтебазе был в группе с командиром, их там всего девять человек было.

— А второго, значит, не знал?

— Не-е. Помню только, широколицый такой, загорелый. Он одной рукой, здоровой, Алика на плечо взвалил, я лишь чуть поддерживал. Алик все бормотал: «Федя, оставь меня, а то не уйдешь». А тот ему не отвечал, шептал только: «Дело сделано, Дело сделано» — и скрипел зубами…

— Скажи-ка мне, если можешь, — спросил вдруг меня Василь Щербатенко, — чего Это ты решил нас расспрашивать? Захотел о партизанских делах книжку написать?

— Может, и напишу, если материала наберется достаточно.

— А я-то, грешным делом, подумал, что тебя Петрушин занимает. Но тут гадать нечего. Не думаю, что Сличко и Петрушину кто-то мстил или совершал по-своему правосудие. Уверен, что и этот кто-то из их же банды. Или не поделили что-то, или страх уже совсем доконал.

— Так разве ж не надо узнать, кем этот страх овладел?

— И то верно — Василь задумчиво покачал головой. И вдруг засмеялся — Не зря, выходит, ребята у нас в цехе теперь называют тебя правой рукой прокурора.

— Не левой? — деланно удивился я. — А Серегу Чергинца как называют?