Следы в Крутом переулке - Валерий Винокуров, Борис Шурделин (1989)

Связной прошептал: «Что они там понимают…» Не Волощаха же он имел в виду. Наверняка тех, кто направил его сюда, в днепровские плавни, с этим приказом взорвать нефтебазу. За тысячу километров отсюда приняли решение. А что они знали об обстановке в Новоднепровске? Ничего. Радиосвязи уже больше месяца не было, радист сбежал — или утонул, как считает Рекунов, — никакой информации в центральный штаб не передавали, иначе уж кто-кто, а Щербатенко знал бы об этом.

Значит, там, наверху, приняли решение, не спросив мнения тех, кто должен операцию провести. Возможно, были какие-то высшие соображения, недоступные пониманию тех, кто, сидя здесь, в плавнях, не видел картины в целом. Но если такие соображения были, почему же позже, после войны, когда разбирались в случившемся с отрядом, о них не вспомнили, не узнали?

Ликвидация нефтебазы, конечно, акция заметная. Достойная быть отмеченной даже в сообщении Информбюро.

Неужели в этом все дело? Кто-то где-то захотел… Щербатенко не мог сам с собой согласиться, когда пришел к такому выводу, когда остановился на такой версии.

Он не поделился своими соображениями даже с Кравчуком. Впрочем, Василь знал, что у того есть собственная версия. И раз Витек не обсуждает ее с ним, значит, не видит необходимости. Но тогда и он, Василь, вправе молчать. О таком выводе, какой сделал он, действительно лучше не говорить.

14

Если бы не едкий, липучий дым с «Коксохима», утро было бы ясным и чистым. А этот дым то неспешно наползал на старый город, то под ветром бежал волнами, трепыхался на крышах.

Чергинец, конечно, не рассчитывал, что Елышев обрадуется встрече. В приоткрытые ворота он видел, как шел старшина к проходной, как кривились его губы в недоброй усмешке в ожидании встречи с кем-то, кто ему вовсе не нужен. Но, увидев Чергинца, Елышев приветливо кивнул, никак не выдав своего раздражения, если оно, конечно, у него еще осталось. Пожалуй, он не мог ждать ничего плохого от Чергинца, скорее наоборот, — пусть не поддержки, так хоть ясности.

Сергей увел старшину от проходной через улицу к кладбищенской ограде. Затевать беседу вокруг да около было ни к чему, и Чергинец прямо спросил:

— Той ночью ты был возле универмага?

Елышев, однако, ответил не сразу, и Сергей понял его сомнения. Было, как всегда в таких случаях, лишь два пути. Первый: соврать. Но правда все равно могла всплыть, и тогда Елышев попал бы в глупое положение. Он и без того уже жалел, что не признался во всем прокурору, но ведь тот не задавал прямого вопроса. Врать же Чергинцу? Зачем? Это просто глупо. Второй путь: рассказать все как есть. Можно взять с Чергинца слово, что тот не использует признание во вред старшине. Но согласится ли Чергинец что-либо обещать? А если рассказать о том, что отлучался с дежурства, то надо ли говорить о звонке и страхах Надежды, о подозрении, какое потом возникло у него — что она хотела их столкновения с Петрушиным?

Елышев выбрал второй путь: рассказать все и тем самым сбросить камень с души. Чергинец, в конце концов, как раз такой человек, который может понять.