Чергинец вскинул голову, нахмурился.

— Родился и жил до войны в Смоленской области, — продолжал Костюченко. — С начала войны — в рядах Красной Армии. Попал в окружение, удалось вырваться, примкнул к отряду в плавнях. Участвовал в нескольких операциях. Решительнейшим образом возражал против диверсии на нефтебазе. В своем отчете не скрывает этого. Считал, что отряд не подготовлен к такой крупной операции. После провала недолго скрывался на Довгалевке. Затем, по его словам, удалось перейти линию фронта. Воевал. Много наград. Живет на Довгалевке, где после войны женился на женщине, у которой скрывался. Овдовев, женился вторично. Работает заведующим нефтебазой. Член партии, русский, детей нет.

— Это отчим моего первого подручного, — шепнул мне Чергинец.

— Супряги? — спросил я.

— Ну да, Грицька.

— Номер три, — продолжал помощник прокурора. — Гурба Михаил Петрович, сорок пять лет, украинец, член партии. Работает в порту, только что назначен заведующим грузовым двором. Живет на Богучарове. В партизанском отряде был с первого до последнего дня его существования. Участвовал в нескольких операциях. Скрывался в городе, потом в Кохановке, у родственников жены. После освобождения Новоднепровска воевал на фронте. Имеет много боевых наград. Двое сыновей — шоферы, вернее, младший, ему 17, еще на курсах, а старшему весной в армию идти.

— Это что бригадиром был у Малыхи, — снова шепнул мне Чергинец. — Вы видели его в порту, когда познакомились с Малыхой. Осенью.

Я кивнул, вспомнив этого симпатичного крепыша.

— Остался один, — задумчиво произнес Привалов.

— Да. Номер четыре, — поспешил Костюченко. — Мукимов Фархад Мукимович, пятьдесят два года, узбек, член партии. Живет и работает в Ташкенте. Кандидат филологических наук. Специалист по древней литературе. В партизанский отряд попал, бежав из плена. Из его отчета следует, что взорвал хранилище гранатами именно он. Воспользовавшись завязавшимся боем. Был ранен тогда же, но не может объяснить, каким образом. Скрывался в городе, затем ушел в другой партизанский отряд, в степь, затем — через линию фронта. Воевал, имеет боевые награды. По окончании войны вернулся в Ташкент, где закончил университет, в котором и преподает. Не женат, детей нет. Все.

— Да, понятно, все понятно, — так же задумчиво произнес Привалов. — Понятно, что ничего не понятно. Кого же можно подозревать?

Когда Чергинец упомянул про кол, выброшенный Софьей, Привалов поднял телефонную трубку, набрал номер:

— Это Привалов. Старшина Польщиков на месте? Что? Понятно. — Он бросил трубку. — Не повезло. И старшине, в нам. Он дежурил на кладбище. Всю ночь там провел и попал в больницу. Двустороннее воспаление легких. Значит, был уже болен, и ничего не сказал, постеснялся. А мы упустили, вернее, не приобрели, возможную зацепку. Надо было поручить Осокину. В общем, моя вина. — И без всякого перехода обратился ко мне: — Доктор, от вашего имени дали телеграмму в Ташкент и пригласили к вам гостя. Мукимова. Так надо. Номер в гостинице — наша забота.

В другой момент я, может быть, настоял бы на том, чтобы он объяснил, почему бывшего партизана Мукимова в Новоднепровск должен был пригласить именно я, но я уже привык: он ведь так просто, не обдумав заранее, ничего не предпринимает.

— Раз вы так решили, значит — так надо, — спокойно ответил я. — А если он не захочет или не сможет приехать?

— Не сможет — возможно, не захочет — исключено. И вы поймете — почему. Скоро поймете.

Привалов уже несколько раз поглядывал на дверь. Явно кого-то ждал. Но то, что это окажется Малыха, конечно, ни я, ни Чергинец предположить даже не могли. Малыха возник на пороге раскрасневшийся, запыхавшийся, с полотняным мешком в руке.

— Ну, вот и Гриша. Что ты нам скажешь? — спросил Привалов, а Малыха, не ожидавший увидеть стольких людей, переминался с ноги на ногу. — Приходил кто-нибудь? — спросил прокурор.