Следы в Крутом переулке - Валерий Винокуров, Борис Шурделин (1989)

Ясно, что это была операция, рассчитанная отвлечь внимание и силы немцев. Но отвлечь от чего? Или от кого? Не ему, Балябе, найти ответ. Искать надо в архивах, если они есть.

Дать возможность другому партизанскому отряду, действовавшему под Запорожьем, уйти из плавней понадежнее, с большей безопасностью? А может быть, дать возможность тому отряду провести крупную операцию в самом Запорожье? Или операцию, связанную с плотиной, вернее, с тем, что от нее осталось?

Во всяком случае Баляба был уверен, что отряд Волощаха принесли в жертву ради каких-то более важных, чем существование этого отряда, целей. И если бы тогда ему, Балябе, сказали об этом, он принял бы все как должное, как приказ. Теперь же он считал по-иному: если тогда никому прямо не сказали правды, не подумали о том, что люди, идущие на верную гибель, должны знать, во имя чего выполняют такое задание, значит, у кого-то была и иная цель. Ведь те, кто ставил задачу, наверняка верили в свою правоту, им незачем было скрывать от партизан реальную опасность. А кому-то казалось выгодным скрыть. Кому?

Если командование не объяснило отряду мотивы операции, то, выходит, полного доверия к людям не имело. Провалы действительно случались, и, пожалуй, слишком часто. Но никто ведь никого не подозревал. Тогда — не подозревал.

Немало загадок — или разгадок — унесли с собой погибшие. Да и оставшиеся в живых хранят молчание. Попробуй вызвать на откровенный разговор того же Рекунова — он тут же осадит тебя. Значит, как и Баляба, теперь кого-то подозревает. И живых, и мертвых? Но если можно подозревать всех, значит, и Рекунова и Балябу тоже? Пожертвовали отрядом ради того, о чем теперь никто не знает и никогда не узнает. А под подозрением — все?

И все-таки: почему же им тогда не сказали правды? Всей правды? Потому только, что сами не знали? Или потому, что чьи-то цели пересеклись, слились воедино: благородная, жертвенная и подлая, гнусная?

Конечно, Баляба таких слов себе не говорил, мысленно рассуждая сам с собой, он выражался проще. Но суть его размышлений сводилась именно к этому.

18

Капитан буксира нетерпеливо поджидал Малыху во дворе: он жил по соседству, и на пирс, к которому обычно швартовалось их судно, они ходили вместе.

— Ты что, Гришка? Забыл, что навигация?

— Прости, батя. Я зараз, пулей.

— Где ночью болтался? — спросил капитан, доставая очередную сигарету из пачки «Памира» и прикуривая от «бычка».

— К чему тебе это знать, батя? Я бы и сам хотел забыть.

— Ты лучше бы помнил, что женат, — проворчал капитан, — а чужих жен забыл.

Но Малыха его уже не слышал. Вбежал на крыльцо и оттуда крикнул:

— Я пулей!

Не скинув сапоги, влетел в комнаты, швырнул мешок на кровать. Нужно ли переодеться? Нет, ни к чему, и так сойдет, а на буксире есть ватник. Заняться мешком? Некогда. Пусть пока отдохнет под кроватью. Нагнулся и запихнул мешок подальше в угол, за ножку кровати. Пришла бы Верка с ним, наказал бы ей к мешку не прикасаться, пока сам не вернется из рейса. И чего она там осталась, с этими своими сестрицами?

Захлопнул дверь и выскочил на крыльцо. Капитан еще не успел докурить сигарету и до половины.

— Я ж говорил — пулей! — крикнул ему Гришка. И в ту же секунду, как произнес это слово, подумал о помятой пуле в гильзе, даже пощупал карман. Ведь не случайно же кто-то воткнул ее в стреляную гильзу? Может быть, и не зря он, Малыха, торчал там, в петрушинском доме.

Надежда смотрела на Софью скорее растерянно, чем возмущенно. Ну чего та кипятится? Что мог унести Малыха такого ценного? У этого Гришки только и хватает ума рулить буксиром по Днепру. Был бы поумнее, разве выбрал бы из них троих скромницу Верку, у которой ни дома своего, ни капитала хоть какого — не то, что у них с Софьей: все теперь есть, до конца дней хватит.