Ева - Артуро Перес-Реверте (2018)

– Понятно, – повторил сержант и обернулся к серому человечку: – Запиши как «неопознанный труп мужчины белой расы».

Тот кивнул и вернулся за конторку. Полицейский снова взглянул на Фалько:

– Ну, если так, больше не задерживаю.

– Спасибо.

– Да не за что. Можете идти.

С этими словами он вновь привалился к косяку. Было очевидно, что Рексач сумел приобрести – а за сколько, неизвестно – его доверие и расположение. «Я в Танжере живу», – сказал он несколько дней назад. В самом деле, есть ли доказательство убедительней…

– Где его нашли? – спросил Фалько.

Рексач, покосившись на полицейского и на человечка за конторкой, убедился, что они не прислушиваются.

– У ограды еврейского кладбища, – ответил он еле слышно. – Замотали кое-как в мешковину. По всему судя, прикончили на рассвете, а пытали всю ночь. Даже не дали себе труда одеть его.

Фалько склонился над телом. От него пахло какими-то химикатами. В полуоткрытых светлых глазах застыло странное умиротворение. И равнодушие. Вильяррубия выглядел тщедушнее и моложе, чем при жизни. Мертвые, подумал Фалько, всегда выглядят хрупкими и маленькими.

– Боюсь, это месть за Трехо, – добавил Рексач осуждающим тоном, как бы говоря: «Я предупреждал!» Око за око.

Да нет, подумал Фалько. Не только это. Это еще и послание лично ему. Когда Ева Неретва пришла к нему в отель, ее напарник уже похитил радиста. И она это знала. И весьма вероятно, сама и организовала. И покуда она спала с Фалько, Гаррисон с помощью этого здоровяка с наружностью боксера занимался бедным малым. Три колотые раны в области сердца напомнили Фалько о том, как после схватки он полоснул мавра поперек лица ножом.

– Полагаю, – промямлил Рексач, – он им много чего рассказал перед смертью.

С этими словами он вытащил платок и прикоснулся им к бровям, словно они у него взмокли от пота. Фалько посмотрел на него как на слабоумного:

– Разумеется, рассказал. – Он показал на следы пыток. – И кто бы не рассказал?

– Он многое знал?

– Не очень.

– Важное?

– Не слишком.

Рексач покосился на сержанта у дверей, потом на служителя за конторкой. Понизил голос:

– И насчет операции, назначенной на сегодняшнюю ночь, был осведомлен?

– Нет. – Фалько задумался, припоминая, не обронил ли чего-нибудь лишнего в разговорах, и качнул головой: – Нет, он был не в курсе.

– Точно?

– Вполне.

– Ну хорошо… – Рексач вздохнул с облегчением. – А ведь все могло бы рухнуть, если бы…

– Он всего лишь передавал шифровки, содержание которых было ему неизвестно.

– Это хорошо… Это очень хорошо… Не представляете, как вы меня успокоили… Это значит, что главного из него не вытянули.

Фалько снова показал на ожоги и порезы:

– В том-то и была его беда… Ему нечего было рассказывать, а они считали, что есть. И потратили целую ночь, чтобы убедиться в его правоте.

– Ах, бедняга…

Фалько взглянул на неплотно сомкнутые веки радиста, на его умиротворенное лицо и пробормотал:

– Хороший был парень.

– Да-да, конечно… – Рексач значительно покивал. – Хороший.

Такова была эпитафия, которой удостоился радист Вильяррубия.

Следующие полтора часа Фалько провел в беспрерывной суете. Передохнуть некогда – время поджимало, а дел невпроворот.

Лишившись радиосвязи, не доверяя телефону в отеле – на коммутаторе могли подслушивать, Фалько мог рассчитывать только на телеграф. Испанское отделение связи по очевидным причинам не годилось, французское вызывало сомнения, и потому оставалось только британское. Он отправился туда и довольно долго сидел за столом, обмакивая перо в чернильницу и тщательно сочиняя адмиралу телеграммы, состоявшие большей частью из намеков и иносказаний.