День Праха - Жан-Кристоф Гранже (2020)

— Но послушайте, — возразил анабаптист (его щеки начали интенсивно багроветь), — в чем вы обвиняете этих рабочих?

Ньеман сокрушенно покачал головой, сделав вид, что заранее сожалеет:

— Ничего не могу вам сказать, но должен предупредить: Самуэль был убит.

— Что?!

Якоб умело разыграл изумление. Но майор был уверен, что гном полностью в курсе расследования. Он не мог сказать точно, кто его в это посвятил, но в одном был уверен: Посланники каким-то образом следят за его действиями извне…

— С чего вы это взяли?

— Еще раз повторяю вам, — ответил Ньеман, — что не имею права разглашать тайны следствия. Но вы должны понять, что в данной ситуации мы обязаны проверить все возможные версии.

— Неужели кто-то из этих людей мог совершить такое злодеяние?!

Ньеман совсем не собирался откровенничать с Якобом, но все же решил посвятить его в некоторые детали, чтобы умаслить.

— Мы предполагаем, что это была кража, — сообщил он. — Кража, которая плохо кончилась.

— Кража? — растерянно повторил гном. — Но… кража чего?

— Фрагмента свода.

— Но этот свод не имеет никакой художественной ценности!

— Я не так уж в этом убежден. Вам известно, что под верхним слоем фресок скрывался еще один, живописный?

Это был блеф чистой воды, но в схватке с таким коварным противником, как Якоб, годились любые средства.

— Кто вам сказал?! Насчет этой росписи ходили какие-то смутные слухи, но не было никаких доказательств.

— Тогда почему же вы запретили Максу Лехману сделать радиографию сводов?

— Да ничего мы ему не запрещали! Просто это не было включено в наши статьи расходов, вот и все.

— Значит, вам не хотелось узнать, что там под новой росписью?

— Ничего там нет. Бессмыслица какая-то.

Ньеман перегнулся через стол, опираясь на локти:

— А тогда зачем же вы скрыли обломки обрушенного свода?

— Мы ничего не скрывали!

— И где же они?

— В Диоцезе. Мы их сложили туда, пока не закончатся работы по укреплению свода.

— И я могу их увидеть?

— Разумеется. Нет проблем.

— Вы собрали все фрагменты?

— Ну… да.

— Все-все? Ничего не упустили? Ничего не было украдено?

— Комиссар…

— Майор.

— Хорошо, майор. Я не понимаю, о чем вы говорите, и, если позволите, должен заявить, что ваше расследование идет по ложному пути. Вы с самого начала занялись не тем, чем нужно: в нашей Обители нет места никаким актам насилия.

— Часовня Святого Амвросия не относится к вашей Обители.

— Но она принадлежит нам. Впрочем, я не это имею в виду. Ни один член нашего сообщества не может быть жертвой нападения.

— Почему?

— Мы не поддерживаем никаких контактов с внешним миром. У нас нет денег, и мы не представляем никакого интереса в глазах… вас всех. И вообще, почему вы так уверены, что Самуэль погиб не от обрушения кровли?

Майор смотрел на человечка, возмущенно ерзавшего на своем стуле. Этот карлик в его черном костюме с подтяжками, с его шляпой на коленях ужасно походил на сантона[57] и выглядел здесь так же нелепо, как монах с тонзурой, в рясе и наплечнике смотрелся бы в клубе «техно».

Ньеман подумал: ему не помешает короткий сеанс электрошока. И в нескольких словах описал камень во рту погибшего. Якоб совсем уж изумленно вытаращил глаза: судя по всему, он этого не знал.

— Вам это ни о чем не говорит? — настойчиво спросил Ньеман.

— Э-э-э… нет.

— Может быть, это ритуал, связанный с вашей верой?

— Наверняка нет. Вы путаете религию с суеверием.

Он произнес последнее слово с явным отвращением: он был глубоко шокирован. Но Ньеман искренне не понимал, почему преломить хлеб или смазать лоб елеем лучше, чем запихать камень в рот трупа. Недаром же кто-то — он уже не помнил, кто именно, — сказал: «Если вы сидите в театре и все верят в то, что происходит на сцене, значит вы находитесь в церкви».