День Праха - Жан-Кристоф Гранже (2020)

— «Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них…»[105]

Рашель закрыла глаза. Экстаз окрашивал ее веки багрянцем.

— Скоро мы сольемся в единое существо, понимаешь ли ты это? — Слова с дрожью вырывались из ее губ. — В единое существо, создание Божье, всецело Ему преданное, с одной и той же, одинаковой хромосомой. Стать единым телом — вот наша самая прекрасная молитва, слышишь, Ивана?

Во время допросов Иване уже случалось наблюдать отклонения такого рода, когда подозреваемый полностью «съезжает с катушек». В этих случаях нужно было задавать конкретные вопросы:

— Вы финансируете эту больницу с помощью доходов от вина?

— Да.

— А здешние врачи — кто они такие?

— Ты что, собираешь материал для своей статьи? Может, будешь записывать?

Ивана растерялась, не зная, что ответить, — разве что выдать ей сразу: «Я не журналистка, я работаю в полиции, моя милая, и хотя мне пока неизвестно, как оценят ваши художества в суде, но мы уж постараемся упрятать вас всех за решетку на много лет!»

Однако Рашель не дала ей времени, чтобы сформулировать более взвешенный ответ.

— Следуй за мной! — приказала она, встав с места. — Наше посещение еще не окончено.

И они направились к двери в конце коридора, под шарканье своих шлепанцев и шуршание бумажных халатов.

Ивана чувствовала на ходу толчки мобильника у себя в кармане. Известить Ньемана… Но анабаптистка уже набрала очередной код, открыла новую дверь, откуда хлынул ослепительный белый свет, еще более яркий, чем прежний, и втолкнула Ивану в комнату. Девушке понадобилось несколько секунд, чтобы освоиться, и она увидела просторное, около двадцати метров, помещение, битком набитое пузырьками с лекарствами, ретортами, банками и прочими сосудами с чем-то, что лучше было не рассматривать.

Рашель обернулась к ней, скрестив руки на груди, и зло спросила:

— Значит, ты за этим сюда пожаловала?

Ивана заслонила глаза ладонью от слепящего света, в котором Рашель была почти неразличима.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты сюда явилась, чтобы найти убийцу Самуэля и Якоба, так?

Ивана попыталась ответить, но ее сухой, распухший язык словно прилип к небу. Наконец ей удалось выговорить:

— О чем… о чем ты… говоришь?

Внезапно откуда-то вынырнули двое мужчин и, схватив ее за руки, буквально пригвоздили к полу. Ивана почувствовала, как обмякло ее тело.

— Ты что, вообразила, будто я повелась на твое вранье? — продолжала Рашель. — Сезонница… Журналистка… Бедная дурочка! Да у тебя на лбу написано, что ты из полиции!

Свет становился все более слепящим, и его вспышки терзали глаза девушки, словно острые осколки.

— Марсель тоже не верил в твои россказни, но он больше ничего о тебе не знал. А иначе заговорил бы.

— Это ты… ты его пытала?

— Какая разница, кто держит нож, мы все — одно целое.

— Вы все — просто фанатичные дегенераты! — взорвалась Ивана.

Рашель кивнула, и ее губы искривились в зловещей усмешке.

— Мы не вмешиваемся в вашу жизнь, так не вмешивайтесь и вы в нашу. Зря вы взялись за нашу фреску — это была роковая ошибка.

— Почему? — выкрикнула Ивана.

— Наше призвание невидимо и должно таковым остаться.

Ивана попыталась вырваться из рук своих палачей. Но тщетно: их пальцы впились в ее плечи, как стальные клещи.

— Тогда зачем же Отто Ланц написал эти фрески?

Это был чистый блеф, но эффект превзошел все ее ожидания. Лицо Рашель еще сильнее исказилось от ненависти. Переступив порог больницы, она уже стала выглядеть на десять лет старше. А теперь казалось, будто кости лица выпирают из-под кожи, превращая ее нежную юную головку в мертвенно-желтый череп.

— Главное не то, что изображено, а то, что НЕ изображено. Но вам никогда не раскрыть нашу тайну.