Дурная кровь - Даха Тараторина (2020)

— Руки-то не распускай! — больше для вида шлёпнула Дара усача по ладони, но тот извернулся и прихватил пышное бедро второй, довольно причмокивая.

«Нет, это не она колдовала на кладбище», — понял вдруг Верд и с удивлением обнаружил, что расслабился от этой мысли. Дара живёт счастливо, спокойно. Знается с соседями, довольная, ухоженная, сытая. Как те коровы. Не за чем ей гнать из домов жителей окрестных деревень: полей для скота и так хватает, а самих телушек ещё надо кому-то сбывать.

— Что уставился? — подбоченилась колдунья. — Без тебя знаю, что хороша! — и, ещё раз показав крупные зубы, вывернула полкувшина простокваши в безразмерную плошку, плюхнула ложку поверх: — Иди живчика вашего разбуди да покорми. Ему силы нужны.

Верд послушался: с такой бабой всё одно спорить бесполезно.

Санторий, точно ребёнок, есть отказывался, отворачивался, ныл и плевался. Наёмник ощущал себя наседкой, севшей на яйцо среди зимы.

— Не станешь есть?

— Му-у-у-у, — неприязненно корчился друг.

— Ну становись раком, сзади затолкаю, — предложил Верд с пугающей решительностью.

Санторий тоже впечатлился и простоквашу проглотил, после чего вырубился с блаженным героическим вздохом.

Талла нашлась тут же. Все дни, что Санни шумно и капризно выздоравливал в выделенной ему комнатке, Дарая суетилась по хозяйству, а мужчины терпеливо изыскивали самые безобидные темы для бесед, дурная находила поводы посидеть поближе к больному то с вязанием, то с хозяйским молчаливым псом, то просто любуясь в окно на ровную белую перину, накрывшую деревню. Словно боялась, что, стоит на шаг отойти от друга, тот незамедлительно предпримет новую попытку приблизить встречу с Богами. Вот и сегодня сторожила у дверей.

— Ты чего здесь? — Верд опустился рядом с ней на резной сундук, пристроенный под окном в широком коридоре.

— Красиво здесь, — колдунья не подняла подбородка, опущенного на предплечье, не повернулась к нему. Лишь по-свойски положила свободную руку на смуглую ладонь охотника.

И правда красиво. Мягко, рыхло… Снег казался тёплым пухом, одеялом, под которым можно, укутавшись, спрятаться до весны. Тепло, спокойно. Особливо, если не в одиночку.

Девушка кивнула на дверь, из-за которой доносился богатырский храп:

— Лучше ему?

Наёмник пожал плечами: ясно, что с волшебной помощью служитель здоровеет не по дням, а по часам, но ноет и жалуется так, словно предпочёл бы помереть. Охотник даже предложил как-то, дескать, раз так страдаешь, друг обязан закончить твои мучения. Но Санторию вдруг резко полегчало настолько, что он безропотно согласился навернуть вторую порцию перловки на шкварках. Вердову порцию, между прочим!

— А тебе?

— Да что мне сделается…

Не дожидаясь ответа, Талла подняла его руку и разбинтовала прокушенный палец. Человеческий укус и без того тяжело заживает, а у Сантория из крови тогда ещё яд не вышел. Пощупала, надавила, проверяя, не гноится ли больше.

Мужчина смутился:

— Да что ты как матушка, в самом деле…

— А ты как дитё малое! — не дала вырваться она.

— Ащ-щ-щ-щ! Больно!

Они переглянулись и безудержно расхохотались. А потом девушка замолчала и снова в глубине синих глаз мелькнуло знание, доступное лишь древним старухам.

— Какой она была, Верд?

Наёмник обмер: неужто дурная догадалась? Глухо выдавил:

— Кто?

— Твоя семья… Мама. Какой ты запомнил её?

Мама… А и правда, какой? Время словно заперло его в тёмной глухой норе, где нет входа и выхода, нет света и звука. Одна сосущая чернота. Была ли она вообще… мама?

Когда Верд думал, что уже никогда не выберется из норы, что потерялся и останется в темноте и одиночестве навечно, появился лучик серебристого света. У света был голос и он, хоть и прозвучало совсем иное, показывал ему выход.

— Если не хочешь, не рассказывай. Прости, что в чужое дело полезла…