Похоть - Ольга Михайлова

— Это ужасно, — на глаза Франческо Бельграно навернулись слезы. — Я так надеялся, что ещё не всё кончено. Я всегда боялся именно такого конца: когда мир станет просто царством пошлости, когда навсегда исчезнет тоска по горнему миру и священный ужас перед Адом, когда люди уже не будут замечать жуть своей пустой жизни, не поймут своей пошлости, а если и поймут — она будет даже забавлять их. В царстве пошлости всё будет лёгким, это будет новый мир без страданий и скорбей, с презервативами для педерастов и шприцами для наркоманов, и даже скуки в нём не будет, ибо скука — это всё же страдание от своей пустоты. Пошлыми станут серьёзные суждения, пошлыми и бесконечно повторяемыми станут слова любви, — Франческо передёрнуло. — И ведь всё это давно с нами, здесь, рядом… Я видел черты распада, но так верил, что это не конец, потому что оставалась надежда на них, на бледных всадников Апокалипсиса… Они не пошлые!

Франческо Бельграно медленно встал, взял у своего собеседника свиток и, пошатываясь, точно пьяный, отошёл к стене. Несколько минут он безумными глазами озирал папирус в руке, что-то шептал и качал головой, казалось, споря с самим собой. Карвахаль молча наблюдал за ним со странной, двойственной улыбкой Мефистофеля. Учёный ли боролся с католиком, дух ли с плотью, сердце ли с разумом? Карвахаль проронил, что видел множество подделок и несколько несомненных подлинников, и, как бы то ни было, Франческо повезло: в этом суетном мире этот папирус будет носить имя Бельграно. И пусть этот мир захлебнётся в своей пошлости, но его-то, Бельграно, ждёт в нём великое будущее.

— А уж научный-то мир как переполошится, о-о-о! — Карвахаль усмехнулся. — Антонио де Симоне лопнет от зависти, Сильвано Винчетти удавится собственной штаниной, Розалия Бонджорно обвинит тебя в подделке, — Карвахаль весело и немного беспутно расхохотался.

Франческо не сказал в ответ ни слова, он закусил губу и не отводил глаз от свитка. Он пару минут тяжело, с хрипами дышал, но потом вынул из кармана зажигалку и щёлкнул ею. Вспыхнуло пламя. Хэмилтон напрягся. Он понимал, что хочет сделать Бельграно, но не верил в это. Как можно, ведь это такая удача! Она же, тут Карвахаль прав, прославит его имя! Он, что, рехнулся?

Карвахаль же не сделал ни малейшей попытки помешать Бельграно, но поднялся и из-за спины Франческо пару минут с интересом наблюдал, как темнеет и корчится в огне папирус.

— Ты, оказывается, Франческо, верующий, — Карвахаль улыбнулся Бельграно. — И ты прав. Неисследимыми путями Господними даже нелепые подделки малограмотных неучей спасают в веках Истину от окончательного падения. Пока мир верит в бледных всадников Апокалипсиса, он не опошлится до конца.

Хэмилтон так растерялся, что почти забыл о Галатее, которая целый день не выходила у него из головы. Он счёл Бельграно и Карвахаля ненормальными.

Глава девятая

Прежде чем начинать молиться о дожде,

Неплохо бы узнать прогноз погоды.

Неизвестный автор

Дождь моросил почти всю следующую неделю. На четвёртый день, озирая серую хмарь за окном, Гриффин не выдержал и в сопровождении Винкельмана ушёл на некрополь. Карвахаль же на эти дни ушёл в затвор, точнее, затворился в лаборатории и одержимо работал.

Освобождённая от защитной заклейки, фреска состояла теперь из отдельных, не скреплённых между собой раздробленных кусков. Тонкие нитевидные щели, паутиной разбегавшиеся по ней, были забиты мелкой штукатуркой. Карвахаль длинными узловатыми паучьими пальцами методично разбирал роспись участок за участком, расчищал щели, стыки, изломы, выправлял деформации, искажающие изображение. Из щелей и трещин кистью и скальпелем удалял загрязнения, предварительно раскрепив его ацетоном, одновременно подклеивал мелкие отколы штукатурки. Изломы и стыки промывал ацетоном и просушивал феном — явно взятым у сестрицы, куски складывал, проверяя соединение, затем склеивал ацетоновым раствором ПБМА.