Вилла в Италии - Элизабет Эдмондсон (2010)

— Если вы не работали, а лорд Солтфорд не желал раскошеливаться, как вы умудрялись питаться, не говоря уже о том, чтобы брать уроки пения?

— Немного денег оставила мне бабушка. Она умерла как раз перед тем, как я окончила университет.

— Значит, чтобы пробиться на сцену, вы транжирили сбережения бедной старушки?

— Для бедной старушки это оказалась капля в море, сущие пустяки. Она была даже старше Беатриче Маласпины, по-настоящему богата и то, что завешала мне, рассматривала не иначе как карманные деньги.

— А кому досталось остальное?

— Кошачьему приюту.

— Как банкир я содрогаюсь. Как человек — аплодирую. Я люблю кошек.

— Она была моей двоюродной бабушкой, теткой отца и очень походила на него: никаких сомнений в отношении того, что хорошо и что плохо.

— То есть можно предположить, что она не знала о ваших богемных устремлениях.

— Знала. Вот почему я получила ровно столько, чтобы хватало на кошачий корм…

— А киски сорвали весь банк. Что ж, если это вас не вразумило, то уж и не знаю, что вразумит. А кстати, почему ваш отец так настроен против оперы? По-моему, это весьма викторианское развлечение.

— Он пуританин. Брюзга. Не любит, чтобы вообще кто-то радовался. Музыка делает людей счастливыми; кроме того, опера красочна, и вообще в ней есть все, что ему ненавистно.

— В самом деле?

Люциус не смотрел на собеседницу; он добавлял белой краски к зеленому пятну, ранее нанесенному на палитру. Правда ли, что лорд Солтфорд не хочет, чтобы люди были счастливы? Получается, что он желает им несчастья? Так ли это?

А Делия вспомнила, как отец провожал ее в школу после каникул. Вот он стоит на вокзальной платформе; поезд трогается, родитель снимает шляпу и машет ей — трогательная учтивость по отношению к одиннадцатилетней школьнице. Вспомнила, как получала от него письма: каждую неделю, без исключения, она знала, что непременно получит от него по крайней мере одно письмо. Мать ей никогда не писала. Отец писал о доме, о погоде, о бизнесе, никогда не забывая спросить, как дочь поживает, как идет учеба.

И Делия отвечала ему — так, как обязывали школьные правила: в воскресенье, во второй половине дня, после обеда отводился один час для написания письма домой. Которое потом надлежало вложить в надписанный, но незапечатанный конверт с маркой, дабы дежурная учительница прочла его, прежде чем запечатать и отослать утром в понедельник. Делия рассказывала отцу о своих детских и юношеских успехах, о неудачах и разочарованиях, а он в ответ всегда хвалил ее за достижения и сочувствовал по поводу неприятностей.

Вспомнила, как он подыскивал ей домашние вещи, которые можно было бы взять с собой в Кембридж, чтобы оживить и украсить голую студенческую комнату: диванные подушки, коврик, картины. И как приезжал туда, молчаливый и сдержанный, чтобы уговорить руководство колледжа дать нерадивой студентке увольнительную на две недели, вместо того чтобы отчислить совсем.

Она тогда вела себя довольно безрассудно и здорово рисковала, в этой своей беспечности. Бравировала перед друзьями, что ей, мол, наплевать, получит ли она диплом, но на самом деле ей было не все равно, и она знала, что отцу тоже.

Перед отъездом у него состоялся с дочерью краткий разговор.

— Теперь тебе уже не получить приличный диплом — по твоим истинным способностям, если бы ты занималась как следует. Но, по крайней мере, получи хоть какой-то. Нет ничего хуже в жизни, чем упущенная возможность.

А когда строптивица переехала жить в Лондон, даже спросил, счастлива ли она.

— Я могу понять, почему тебе не хочется жить дома, — сказал он тогда.

Потом начались ссоры. Она нарочно бросала ему в лицо всякие нелепости и всячески провоцировала, чтобы потом можно было на него накинуться и высказать все, что думает о его душной, ханжеской, старомодной морали.