— Пожалуй. — Я усаживаюсь к нему на колени и заглядываю в его глаза. Он отвечает мне неулыбчивым взглядом. — А ты смог бы пристрелить меня?

— С превеликим удовольствием. Выкладывай, зачем пожаловала. И пересядь, пожалуйста, на стул, от твоего перегара окосеть можно.

— Грубые у тебя, однако, манеры. — Все же я отсаживаюсь от него подальше.

— Насколько помнится, в первый раз, когда ты ко мне заявилась, тебе требовалось выспаться. Кровать и сейчас в твоем распоряжении.

— Хотелось бы промочить горло на сон грядущий. Может, угостишь стаканчиком?

— Стаканчика тебе хватит? Угощайся, бутылка позади тебя.

Видали этого гостеприимного хозяина?! Я бы на его месте вообще выставила меня за порог, а он еще церемонится.

— Не составишь компанию? — Мне не жаль, выпивка не моя.

К моему удивлению, он кивает. Мы опрокидываем по стаканчику виски, но мне этого мало, я продолжаю губить здоровье куревом. Получив определенную дозу стимуляторов, беззастенчиво излагаю цель своего визита:

— Хотелось бы знать, постель предлагается вместе с хозяином постоялого двора?

— Нет, — резко встряхивает он головой. — Имеется в виду отдельная кровать.

— Значит, теперь у нас все врозь?

— Ты очень хорошо загорела.

— На таком солнце нехитро загореть. Дурацкий какой-то разговор получается, прямо не знаю, что тебе сказать.

— Была ведь, наверное, причина, ради которой ты дала себе труд наведаться ко мне.

— Невелик труд.

Хмурый молчит, все чаще поглядывая на книгу, словно ждет не дождется, когда можно будет продолжить прерванное чтение, и я с ужасом осознаю: он говорит то, что думает.

Впрочем, я тоже.

— Не беспокойся, сейчас уберусь. Если, конечно, не попросишь меня остаться.

— Попросить? Да я за всю жизнь столько не умолял ни одну женщину, сколько упрашивал тебя!

— Что-то не заметила.

— И запомни раз и навсегда: больше я этого делать не стану.

Лицо Беллока на миг смягчается, и я спешу воспользоваться этой минутной слабостью.

— Ну что ты ко мне цепляешься? Видишь же, я сама к тебе пришла, и вовсе не для того, чтобы почитать вслух.

— По-моему, я предлагал тебе лечь спать.

— Где?

— Идем.

Хмурый ведет меня в спальню и указывает на двуспальную тахту — располагайся, мол. Потом собственноручно застилает постель и уходит.

В самом деле, отчего бы не прилечь? Я натягиваю на себя одеяло и почти в тот же миг засыпаю.

Когда я, заспав хмель, пробуждаюсь, за окном все еще царит ночь. Первое ощущение — жгучего стыда: господи, как меня угораздило очутиться здесь? Следующее заставляет меня выскочить из постели. При свете ночника обнаруживаю в стене узкую дверь, ведущую в ванную комнату, где я получаю возможность убедиться, что хозяин дома явно питает пристрастие к старинным вещам. Помимо его привязанности к допотопной кофеварке, об этом же свидетельствует и прочая утварь. Я умываюсь над широкой фаянсовой раковиной и проверяю результат в зеркале с ограненными краями. Сама ванна, опирающаяся на мощные чугунные лапы, стоит под крохотным оконцем. Краны и вешалки для полотенец сияют желтой медью, вдоль стен развешены застекленные шкафчики для туалетных принадлежностей.

Приняв душ, заворачиваюсь в огромную купальную простыню и заглядываю в гостиную. Хмурый по-прежнему там. Разница лишь в том, что за это время он добрался до последней страницы. Захлопнув книгу, он устало трет веки и потягивается.

— Можешь ложиться. Возвращаю тебе постель. С благодарностью. Завтра снова снимаешься?

— Нет. На ближайшие дни назначены павильонные съемки, так что великий актер справится в одиночку.

— Кое-что я видела на кассете, а кроме того, прочла сценарий. Как ты мог добровольно согласиться на это побоище?

— Я работаю с удовольствием.