Наедине - Юлия Амусина

Я могла убить этого парня. Или серьезно ранить. Я ведь почти ничего не соображала, и если бы он не сумел меня скрутить…

Вновь передо мной возникает его внимательное, сосредоточенное лицо. Миха… К глазам неминуемо подступают слезы, с которыми я уже не борюсь. Почти наощупь обнаруживаю пепельницу, куда отправляю остаток сигареты, соскребаю свое тело с пола и проверяю, чтобы балконная дверь была надежно заперта изнутри. С головой зарываюсь в теплое одеяло, но стоит мне прикрыть веки, как на меня с новой силой наваливаются свежие воспоминания и мелькающие красным цветом образы. Я беспокойно ворочаюсь с боку на бок в тщетной надежде их отогнать. Считаю овец. Мысленно просчитываю от одного до ста на английском языке, то и дело путая «тридцать» и «сорок». Переворачиваюсь на спину и какое-то время бездумно таращусь в потолок, не находя там ровным счетом ничего интересного.

Fifty eight… nine…[4]

Внезапно белые плиты на моих глазах разъедает противным красноватым свечением, и вместо безликого потолка я вновь вижу тесную подсобку в клубе, себя саму с перекошенным панической гримасой лицом, и Михаила, у ног которого валяется окровавленный нож.

Из продольного разреза на руке парня непрерывно хлещет кровь, собираясь в вязкую лужицу на холодном полу.

Тусклый звук разбивающихся о плитку капель завораживает.

Я медленно веду глазами по замершей в одном положении мужской фигуре.

«Тебе нужна помощь» — на выдохе говорит Миха, едва морщась от боли в пульсирующем предплечье. Я испуганно дергаю своей рукой, не понимая, каким образом его боль передается моему телу.

«Сима, пожалуйста!.. Тебе нужна помощь», — резко перекрывает его низкий голос измученный мамин выкрик. Я ощутимо вздрагиваю, но не успеваю ничего сообразить, потому что слышу все новые звуки, яркими вспышками проявляющиеся из глубин растревоженной памяти. Вот оно, начинается… Я изо всех сил жмурю глаза и плавно сползаю на пол, выставив перед собой ладони в оборонительном жесте. Как будто это может мне помочь.

«Оставь ее в покое. Ты же сама видишь, она больше ничего не решает», — суровый папин приговор. Он был единственным, кто точно знал, что и как следует предпринять в сложившихся условиях. — «Отныне она будет делать так, как решим мы».

Я беззвучно кричу, хотя меня уже давным-давно никто не слышит. Не желает нужным слушать невнятные бредни слетевшей с катушек девицы.

«Серафима, я просто хочу вам помочь…» — это уже деликатный специалист, приглашенный моими родителями откуда-то издалека для того, чтобы вскрыть содержимое моей черепной коробки и расставить там все по своим местам, предварительно протерев влажной тряпкой.

Слишком большой фронт работ. Необъятный труд.

Разве это не безумие — пытаться повторить все то, что уже пытались сделать его более умные коллеги, и при этом надеяться на иной результат?

Мне хочется крикнуть, чтобы он убирался ко всем чертям и даже не пытался копошиться в моих мозгах, но в этот момент до меня долетает тихий смех откуда-то со стороны. Знакомый. Притворный. Насквозь фальшивый в своем искреннем звучании. Тонкие волоски на моей шее встают дыбом, когда я понимаю, что вновь облажалась; Лицедей уже тут, и теперь мне больше нет смысла бежать, скрываться. Он все равно меня обнаружит. Он здесь, всегда рядом. Всегда находится за моей спиной, готовый в любой момент нанести решающий удар.

«Принцесса… Моя принцесса».