Неистощимая - Игорь Тарасевич (2017)

Сзади стояла небольших размеров овчарка – та самая, только что невидимо прошедшая с невидимым Цветкову патрулем, желто-черная, со впалым животом, в широком брезентовом ошейнике. С ошейника свешивался болтающийся, не надетый, а просто укрепленный на нем и расстегнутый сейчас намордник. Цветкова от неожиданности взял столбняк. А овчарка повернулась, подошла к двери и села возле нее, высунув длиннющий язык, часто задышала. Повисла пауза. Собака не лаяла, и никто, кажется, ее не сопровождал сюда. Цветков прислушался – никто нигде не кричал, никто не звал ее, никто не шел за нею следом. Спокойные люди охраняли его институт, люди со стальными нервами.

Тут мы кстати должны вам заявить, дорогие мои, что мы все-таки решили настаивать на свершенном Костею открытии, и овчарка явилась не на запах, а, разумеется, на звук. И счастье, что дверь осталась приоткрытою, иначе, не смогши войти, выученная собака наверняка бы залаяла, и тут охранникам пришлось бы отрывать задницы от кресел.

Цветков собак не боялся. В принципе. Что не мешало ясному сейчас пониманию, что выйти ему из лаборатории овчарка не даст. Все. Приплыли.

И снова Божий промысел спас Цветкова.

Сам пока не понимая, что делает, он тихонько, медленно-медленно двигая рукою, открыл еще одну камеру – дверца неожиданно легко открылась, – нащупал там среди ледяных наростов нечто, это нечто достал, медленно-медленно присев, положил нечто на пол и медленно-медленно развернул. В хрустящем ледяном полихлорвиниле лежали три заиндевевших, твердых, как сталь, бутерброда с маслом и колбасой – цветковский завтрак из профессорского его пайка. Собака мгновенно приняла сторожкую позу, только что казавшиеся равнодушными умные ее глаза загорелись. Помахивая хвостом, овчарка подошла к бутербродам и обнюхала их, более уже не обращая никакого внимания на Цветкова. Замороженные до состояния стекла продукты, разумеется, не пахнут, но собачка была, видимо, очень умна, и сразу сообразила, что перед нею – именно продукты, а не что-нибудь иное. Как вы сами понимаете, дорогие мои, брать пищу от чужого выученная сторожевая собака не станет, но эта собачка уж совсем, совсем оказалась умна, ровно бы человек, знающий, когда точно нельзя, а когда можно и нарушить установления, правила, порядки – словом, ваши поистине сучьи человеческие законы.

Цветков тихонько подхватил кейс с обеими ампулами и, еле передвигая ноги, медленно-медленно отодвинулся от холодильника. Овчарка на него по-прежнему не смотрела. Улегшись рядом с едой, она пристроила бутерброды между лап и теперь, совершенно человеческими движениями придерживая еду, со страшным хрустом увлеченно откусывала куски, хватая остекленевшие колбасу и хлеб боковыми резцами.

– Хх… хор-рош-шая с-собачка, – сказал Цветков.

К сожалению, он оказался не совсем прав. То есть, собачка-то, конечно, пришла к Цветкову хорошая, но, видимо, долгое общение со служивыми людьми отбило в собачке основное чувство, которое, признаться, мы сами в собачках очень ценим – чувство благодарности. Потому что, когда Цветков, уже почти успокоившись, потянул со стола пакет с масками, положил на маски сверху кейс, взял в правую руку нож и тихонько направился к двери, собачка, даже не зарычав, а абсолютно молча, неожиданно совершила огромный, поистине цирковой прыжок в сторону Цветкова прямо через стол, и как-то так вышло, что наткнулась она на нож точнехонько самым горлом – Цветков инстинктивно выставил вперед руку, в которой нож-то и был зажат. Взвизгнув, овчарка рухнула на пол и забилась, скуля. Из ее шеи потоком выходила черная в темноте кровь. Цветков выронил нож и сам заскулил не хуже собаки. И пакет выронил, закрыл лицо руками…