И тут Голубович сознание потерял. Ну, отрубился, прямо вам можем сказать, в первый, но не в последний раз в жизни отрубился Голубович. Было такое с ним еще один или пару раз, о которых мы вам своевременно и поведаем, дорогие мои. А тогда даже в десантуре, при первом своем прыжке, чуть в штаны не навалив от страха, Голубович сознание не терял и мог бы, скажем, и самостоятельно кольцо выдернуть – ну, кольцо десантного парашюта, чтоб вы знали, представляет собою изогнутую ручку такую вот двухопорную, словно бы на боках сковороды, но не суть – так, значит, кольцо мог бы выдернуть или вести при подлете к земле упреждающий огонь из автомата, хотя при первом прыжке салабонов бросают с вытяжным парашютом, и дергать за кольцо, прямо скажем, нет никакой необходимости – вытяжной парашют крепится фалом за штангу в самолете и при прыжке вытягивает парашют основной, так что можно просто висеть на лямках, как труп, и потом хлопаться об землю, как куль с мукой, что Голубович и сделал за несколько, значит, лет до окончания института, распределения в Глухово-Колпаков и до визита, о котором мы сейчас рассказываем, дорогие мои.

А теперь он потерял сознание.

Что далее происходило с Голубовичем, мы не знаем. Ну, не знаем. А чего не знаем, того не ведаем.

Знаем только, что очнулся Голубович сидящим в своем желтом «Запорожце», совершенно занесенном снегом, сидящим, значит, в тулупчике своем черном, с шапкой на лбу и с руками на руле. Голубович полез в карман штанов и обнаружил в нем оба ключа от машины без брелока, а в другом кармане – нетронутую пачку денег, тех, что перед визитом он собрал по всем сусекам и даже взаймы взял некоторую сумму. Находясь словно бы в похмелье, Ванек наш в автоматическом режиме завел агрегат и, не разбирая дороги – да из-за снегопада все равно ничего увидеть перед собою стало невозможно, – не разбирая дороги, двинулся вперед, постепенно, очень медленно приходя в себе. Чудо, что «запор» не закопался в снегу. Ну, чудо… Только подъехав к Aлевтининому дому, Голубович немного оклемался, но, как мы немедля и увидим, в полное сознание все же не вошел.

Первой женщиной Ивана Сергеевича Голубовича оказалась довольно симпатичная племянница хозяйки, московская студентка, неожиданно для самой себя прибывшая в деревню к тетушке на зимние каникулы – так вот сложилось, что поехать ей тогда оказалось некуда. Божий это промысел был, несомненно. Божий промысел.

Хлопнув во дворе дома дверцею своего авто и даже забыв оное авто запереть на ключик, что, кстати вам тут сказать, дорогие мои, было бы совершенно бессмысленно, потому что все советские авто открывались безо всякого ключика простой женской булавкой в умелых руках, да-с, хлопнув, значит, дверцей, а потом и дверью дома, Голубович, не чуя под собою ног, ввалился к себе в комнату, бросил тулуп свой и шапку на пол и отправился на кухню, возжелавши немедля выпить воды. И то сказать, чувствовал себя Голубович словно бы утром после хорошей вчерашней попойки. На теплой протопленной кухне сидела за столом незнакомая беленькая девчушка в джинсах и маечке, сказавшая Голубовичу:

– Здравствуйте.