Душа моя - Тамара Шатохина (2021)

Вспоминая это, я опять смотрела на него тем самым взглядом «сквозь», и он видел, как именно я смотрю — не мог не видеть. Может даже понимал, о чем думаю — не знаю. И вот ведь! Даже просто его присутствие было испытанием для нервов, а я еще и добавляла себе, вытаскивая воспоминание за воспоминанием. И прогнать его тоже уже не могла — оставались недели, а потом и дни до его отъезда. А моя потребность в любви-служении никуда не делась и сейчас она была ориентирована на Анжика. Не так безоглядно, с умом направлена, но по факту я жила для нее. Она была все, что у меня есть, и сейчас она счастлива. Так пускай у нее подольше будет папа, раз случилось так, что она о нем знает.

Конечно, он пытался наладить со мной отношения. Наверное, чтобы видимость хотя бы вежливого равнодушия, которую мы старательно демонстрировали ребенку, соответствовала действительности. Не извинялся и не заискивал, не пытался как-то разжалобить, но все равно — пытался. Я, как тот зверь, о котором говорила Алёна, чувствовала все его посылы интуитивно, щелкая их на раз-два.

Часто приносит продукты и готовит на нашей кухне? Я не смогла в этом отказать — готовил он для дочери, а часто и вместе с ней. Я видела несколько причин этим его действиям— он не объедает нас и это как бы плюс ему в карму, а еще он умеет готовить и ему не лень это делать — еще плюсик. Или же он так показывает, что одинок и обычно готовит себе сам? А зачем мне это знать? Или не было такого подтекста?

И потом — какие это продукты? Нормально, если красная икра в холодильнике — банками и едят ее ложками? Увидев это первый раз, Анжела зачарованно прошептала:

— А так можно?

— Почему нет, если я сейчас это делаю? — уверенно ответил отец.

Ну и разбор других его полетов — в том же духе. Я во всем искала скрытый смысл и видела происки — будто потихоньку сходила с ума. Потом опять успокаивалась, словно засыпая.

Но однажды он перешел все границы. Потому что мало того, что я пустила его в свой дом и на кухню и даже терпела за столом. Я полотенце ему выделила! Теперь в нашей ванной висело три полотенца — как в нормальной, полной семье. Но это все ерунда, главное — я приняла его, как отца Анжелы, хотя он ни черта этого не заслуживал. И заявился он по-свински, поставив меня перед фактом, прополз, как змея. Я и терпела его только ради ребенка, четко обозначив дозволенные границы. Останавливала взглядом, и он понимал. Что подходить ко мне близко — нельзя. Что заговаривать просто так, не по делу, связанному с Анжелой — нельзя. Что касаться меня, даже нечаянно — нельзя!

Это случилось недели через две после его появления и тогда он уже периодически кашеварил у нас. Как называлось блюдо, которое он готовил в тот день я, наверное, вспомню, даже когда буду умирать. Все дело в том, как это было преподнесено.

Вернувшись после работы и только вымыв руки, я сразу заглянула на кухню. Михаил в домашней одежде и фартуке повернулся ко мне от плиты и вдруг улыбнулся так… как раньше, будто мы снова там — в нашем с ним времени. И шагнув ближе, поднес к моим губам ложку со своим варевом, предварительно подув на него, чтобы я не обожглась. И коснулся ею моих губ, глядя на них и нежно так прокартавив название — «aligo d'Auvergne».

Наверное, я побелела. Или позеленела, потому что на его лице отразилась паника, а я потеряла способность думать — в голове стоял белый шум. Оставались секунды! До чего — не знаю, но приостановила я это непонятным, но огромным усилием, а вот совсем прекратить не смогла. И сорвалась — развернулась и рванула в прихожую, чтобы не видеть его. Мало того — я не могла находиться в одном с ним доме, в одном месте! В каком-то дурном угаре я тянула на себя только что снятое пальто. Раз он такой знатный кашевар и отец замечательный, да еще и чувствует себя здесь настолько свободно, то не слабо ли ему будет переночевать в нашем доме этой ночью? Он присмотрит за дочерью, а я займусь, наконец, личной жизнью. А утром вернусь. Что и предложила.